Пламя Магдебурга

Эшер откинул со лба слипшиеся от пота волосы, пригладил рукой.

– Сказки, – холодно сказал он. – Только дурак в них поверит.

– Все-таки не пойму, – сказал Чеснок, почесывая затылок. – Чего ты, Альф, так за колдунов и прочую нечисть вступаешься? Уже вроде все согласны, все верят, и по всему христианскому миру жгут их почем зря – и у нас, и у реформатов, и у папистов. А ты один – против. – Он усмехнулся, скособочил вверх толстую, ленивую губу. – По совести скажи, Альф, может, ты не просто так защищаешь их? Я слышал, твоя сестра частенько в лес ходит, травы собирает… Что она с ними делает? Может, зелье какое варит по ночам?

Худое лицо Эшера исказилось, он дернулся вперед, чтобы ударить Месснера, но тот перехватил его запястье и слегка вывернул в сторону.

– Да-а, тут дело нечисто, – как будто в задумчивости протянул он, глядя в глаза юноше. – Чего бы тебе так кипятиться?

– Заткнись, ты! – Голос Альфреда дрожал от ярости. – Скажешь еще слово про Катарину…

Чеснок осклабился:

– Скажу, будь уверен. Кулачок у тебя маловат, таким мне рот не заткнешь – провалится.

– Хватит, – сказал Вильгельм Крёнер, положив широкую ладонь ему на плечо. – Маркус сейчас вернется.

При упоминании Маркуса Чеснок поскучнел лицом и отпустил руку Эшера. Якоб Крёнер растерянно посмотрел на брата, но тот лишь безучастно перекатывал травинку во рту.

* * *

Солнце плыло по небу накаленной монетой; внизу, на откосе, над бледно-розовыми цветками клевера жужжал шмель. Сухо шелестела трава, вздыхали от прикосновения слабого ветра кроны деревьев. Жаркий летний день застыл, словно боялся пошевелиться.

Маркус лежал на земле, положив сбоку от себя длинный охотничий нож. Аркебузу он оставил в шалаше – здесь, на наблюдательном посту, она ни к чему.

От жара, от пыльного, застывшего однообразия пустой дороги его клонило в дрему, и время от времени он с силой проводил ладонью по лицу. Нельзя ослаблять внимание. Это сонное спокойствие обманчиво, все может измениться в одну секунду. И тогда время будет дорого.

Два часа назад они впервые увидели тех, с кем им предстоит иметь дело, впервые увидели своих врагов.

Это был крупный отряд: несколько сотен людей, пара десятков фургонов. Когда первые всадники появились из-за поворота дороги, Маркус приказал всем занять позиции и приготовиться. Но вслед за всадниками появились еще и еще, дальше потянулись телеги, рядом с которыми, держась за борта, шли солдаты с закинутыми на плечо пиками и мушкетами, а следом за ними опять верховые, и так без конца. Сколько же их здесь! Отряд вытягивался по дороге, как длинная, мохнатая гусеница – уродливая, опасная тварь с сотнями ног, обутых в грубые башмаки, ощетинившаяся острыми, стальными шипами, в любую секунду готовая изрыгнуть из себя опаляющий свинцовый яд. Тварь была слишком сильна для них, и они смотрели на нее как завороженные, смотрели, как она медленно, устало проползает мимо, приминая проросшую на дороге траву.

Вначале Маркус хотел дать приказ отойти назад, но затем передумал. Следует понаблюдать за своим врагом, это может оказаться полезным.

Он смотрел на лица солдат, пытаясь разглядеть в них что-то звериное, увидеть ту самую сатанинскую печать, о которой говорил недавно Чеснок. Но ничего этого не было. По дороге шли усталые люди, с грязными, покрытыми пылью лицами, в стоптанных башмаках и латаных рубашках. Через плечо переброшены бандольеры с «апостолами», на боку болтаются шпаги и короткие мечи, широкие штаны надуваются над отворотами сапог. Красные, потные шеи, закатанные до локтей рукава, падающие на лоб сальные волосы.

Среди пеших господами едут рейтары – на высоких, упитанных жеребцах, в посеребренных кирасах, с мешками, притороченными к седлу. Один из рейтар держит в руке знамя – имперского орла с солнечными нимбами вокруг черных, хищно изогнутых голов.

Лошадиное фырканье, перемешанные, булькающие, будто в котле, голоса, клацанье железных пряжек, визгливый скрип тележных колес, шорох одежды, хруст придавленного чужой тяжестью гравия.

Вот еще дюжина всадников. Вслед за ними пара усталых лошадей тащит черную, жирно поблескивающую на солнце чугунную пушку. Вот офицеры в шляпах с белыми плюмажами и красными кушаками, обернутыми вокруг пояса. Драгуны со «свиными перьями», перекинутыми через седло… Говорят по-немецки и еще на десятке других языков. Господи, за что ты так наказал Германию? Со всех земель, со всех государств собрались сюда бродяги, охочие до чужого добра и чужой крови. Они встают под любые знамена, им все равно, на чьей стороне воевать. Они забыли Христа, для них нет разницы, кого отправлять на тот свет – католиков, лютеран, реформатов, евреев или цыган. Им нужно только одно – изо дня в день рвать на части несчастную, разоренную страну, отхватывать от нее сочащиеся кровью куски, жечь дома, выламывать кресты из святилищ, выжимать, изо всех сил сдавливая жадный кулак, выжимать, выжимать созданное чужими руками богатство, ссыпать его в свои дырявые карманы, пускать его на ветер в борделях и за игорным столом, вышвыривать в никуда.