Пламя Магдебурга

– Ну что, друзья могильщики, как вам жаркое? – грубо хохотнув, осведомился Чеснок. – Вкуснее ничего не найдешь. Ни один графский повар отродясь не приготовит ничего подобного, даже если насыплет туда фунт пряностей. А почему? Потому что свежатина – это вам раз. Потому, что в лесу и под ночным небом – это два. А три? Кто скажет? Может, ты, Альф?

И он, как бы шутя, пихнул Эшера в плечо волосатым веснушчатым кулаком.

– Шел бы ты, Конрад, – холодно ответил тот.

– Да куда уж тебе, цеховому сынку, догадаться, – усмехнулся Чеснок. Глаза его не смеялись. – Кто подстрелил, тот и поджарил – это будет три. Поэтому и нет на свете ничего лучше, чем охотничья стряпня. Вот вы, наверное, сидите здесь, думаете: кто он такой? Мы-то сами из почтенных семей, чего нам охотника слушать. А я вам так скажу: в нынешние времена первый в городе или деревне человек – это охотник. Он и защитит, он и накормит. Ты, Альфред, уже несколько лет подмастерьем. А толку теперь от твоего ремесла? Свечи не покупает никто, торговать не с кем. И чем же станете заниматься? Хлеб сеять или сорняки полоть вы не приучены, а свечку в котелке не сваришь. Так что, господа цеховые мастера, сидеть вам в заднице…

Он вдруг осекся, встретившись взглядом с Эрлихом.

– Слушай, Маркус, я… – начал он.

– Думай, прежде чем рот открывать, – негромко произнес Маркус.

Нужно прекратить эту болтовню, подумал он, глядя на растерявшегося Чеснока. Нельзя допускать раздоров. Они должны быть едины, как пальцы, сжатые в каменно-крепкий кулак. Должны верить друг другу, знать, что стоящий рядом всегда прикроет спину, поддержит и защитит. Поэтому никаких ссор. Никаких раздоров. Тех, кто нарушит это правило, он выставит из отряда вон.

– А вы все, – обратился он к остальным, – чем трепать языками, лучше подумайте, что станем делать дальше.

– А чего думать? – откликнулся весело Якоб Крёнер. – Ты старший, тебе и решать.

Маркус кивнул.

– Тогда слушайте. После того как закончим здесь, переберемся на Лейпцигский тракт. Сделать нужно всё то же самое, один в один, чтобы дорогу перекрыть намертво.

– А после? – спросил Эшер.

– После – возьмемся за оружие.

– Вот это дело! – Чеснок с силой хлопнул себя по коленям. – Давно пора солдат укоротить, много мы от них натерпелись.

– Устроим на тракте засаду, – продолжал Маркус, глядя в огонь. – Место я уже присмотрел. Лес там со всех сторон густой, дорога поворачивает – лучше и не придумаешь. С каждого солдата будем собирать подать. Кто отдаст по-хорошему – отпустим. Нет – уложим в землю.

– Что ж, справедливо, – кивнул Эшер. Волосы у него были светлые, словно отлитые из олова. – А велика ли подать?

– Всё, что есть при себе.

Чеснок почесал толстую нижнюю губу.

– Тогда лучше сразу стрелять. Не дадут. Порода у них жадная, волчья. Чужому хоть ногу отгрызут, а от себя и ногтя не сбросят.

Маркус качнул головой:

– Нет. Будет, как сказал.

Державшийся в стороне от их разговора Петер наклонился к Каспару Шлейсу и шепнул:

– Каспар, послушай… Матушка просила узнать у тебя…

Он замялся, посмотрел нерешительно из-под навалившихся на лоб волос.

– Чего просила? – так же шепотом отозвался Шлейс.

Штальбе вздохнул:

– Просила узнать… Может, одолжите мешок муки на месяц или два. Отдам в срок, а если смогу – то и раньше. Или, может, деньгами отдам или мясом – договоримся.

Пухлые губы Шлейса опустились.

– Надо отца спросить. Без него…

– Не хотите взаймы – возьмите работником, хоть на все лето.

– Отец…

– Полмешка, Каспар?

Но Шлейс лишь развел руками.

– Опасное это дело, с солдатами тягаться, – нахмурил рыжеватые брови Вильгельм Крёнер. – Как бы самим в землю не прилечь. И выгоды никакой.

Эрлих перевел на него холодный взгляд, ответил не сразу:

– За каждым полком идет свой обоз. Там и еда, и вещи, и деньги на выплату жалованья. Коров с собой гонят, лошадей, быков. Целое хозяйство. Да и у самих солдат мешки туго набиты. Насосались чужим богатством, что твои слепни… А в Кленхейме есть нечего. Вот и подумай, какая здесь выгода.

– Но ведь все это не просто так, а под надежной охраной. Рейтары и пешие.

– Мы к ним тоже не с портняжной иглой.

– Поубивают нас всех, Маркус…

– Может, и так.

Он поднялся со своего места, обвел взглядом сидящих вокруг костра:

– Обманывать никого не хочу. Дело это опасное. Могут убить, могут и покалечить. Могут взять в плен и запытать до смерти. Сами знаете, что солдаты творят в деревнях – никого не щадят, и нас щадить не будут. Поэтому решайте сами. Если сомневаетесь или думаете отказаться – знайте, слабости в этом нет. Служить Кленхейму можно по-разному – можно со мной, можно и без меня. Ступайте под начало к Хагендорфу, копайте волчьи ямы, становитесь в дозор. Я никого не упрекну и другим упрекать не позволю. В таких делах только сам человек и может распорядиться, другие ему не судьи и не начальники. Но знайте: если идете со мной, я отвечаю за каждого и скорее подставлю под пулю свой лоб, чем допущу, чтобы с вами что-то случилось.

Маркус замолчал, его узкие плечи слегка ссутулились.