Пламя моей души

Светило нынче знатно припекало макушку. Только белый льняной повой защищал от его неласковой нынче длани, которая поутру гладила легонько и мягко, а к полудню отяжелела. Елица убрала концы платка с шеи и завязала под затылком. Лёгкий, почти неощутимый ветер тут же тронул влажную кожу, пробрался под ворот легонько — и в голове словно тиски разжались.

— Справный день выбрали, чтобы ехать, — тихо проворчала челядинка, которую оставшаяся в Остёрске Вея отправила с Елицей.

Она подёргала рубаху на груди, гоняя под ней воздух.

— Выбирать уж не приходится, — хмыкнул Чаян, который держался всё время рядом с повозкой, куда женщин и усадили.

Хотела Елица снова верхом ехать, да братья настояли, чтобы не мучила себя уж. И как ни хотелось воспротивиться — неведомо зачем — а пришлось повиноваться. Уж сёдла ей эти надоели, признаться, до оскомины. Но вот сейчас, спокойно сидя в добротной телеге с широкой удобной лавкой у заднего борта её, она всё ёрзала, считая, что двигаются они больно уж медленно. И до Яруницы ещё неведомо сколько вёрст — состариться можно. Когда пролегает дорога по местам незнакомым, то и тянется она — конца и края ей, кажется, не будет вовсе.

Брашко, что на облучке сидел вместе с другом своим — отроком Радаем, откинул со лба пряди влажные от пота. Ему-то сейчас тоже нелегко приходилось. Лучи Дажьбожьего ока жалили, кажется, даже сквозь листву, что прикрывала тропу широкую ненадёжным, трепещущим от каждого обрывка ветра пологом. Чаян тоже то и дело сдувал с чела влажные вихры, а тут и вовсе не выдержал: пошарил в суме седельной, вынул ремешок кожаный плетёный и волосы повязал, чтобы не мешали.

Одному Ледену, похоже, было всё равно, какая погода сопровождает его в пути. Холод ли сырой, пекло ли душное — а на лице его и в жестах ничего не отражалось. Едет себе впереди и едет, хоть на рубахе вдоль спины и проступила тёмная мокрая полоса. Но ни разу он не вздохнул, не пожалился, когда все вокруг хоть раз да поворчали.

А чем ещё в дороге заниматься: только о погоде говорить да о том, что ждёт впереди, даст ли очередная весь, которым, того и гляди, счёта не будет скоро, хоть какие-то ответы.

И много ещё в Остёрске осталось нерешённого: Чаян велел Зимаве покамест о том, что сын её с того света выкарабкался, весть не отправлять. Пусть помается, мол — заслужила за все свои козни. Хоть и пыталась Елица уговорить его не отвечать ей злом — ведь кто знает, как смерть его мнимая на княгине отразится. Но тот и слушать не стал, серчая и на неё сильно. Как уезжали они, Радан ещё в постели больше лежал, исхудал сильно — вот Вея и осталась за ним присматривать: хоть один близкий человек — из Велеборска.

То и дело от чуть тряского покачивания повозки нападала дрёма. Тогда закрывались глаза сами собой, и Елица наваливалась слегка на плечо челядинки. Плясали, путаясь в ресницах, блики перед глазами, пересыпаясь, дрожа. Вливался спокойно в грудь воздух неповоротливый, сухой, напитанный, словно тина — водой — пряными запахами разнотравья, что стелилось среди деревьев и по лугам. Ненадолго откинувшись на спинку лавки, Елица всё ж вздрагивала снова от звука голоса кого-то из спутников или выкрика птицы в чаще, и снова садилась прямо, солово моргая.

Облегчение наступило лишь вечером, когда скатилось Дажьбожье око за частокол леса, ещё бросая между бронзовыми рябыми стволами сосен, что росли здесь в страшном изобилии, широкие срезни лучей, растеклось по зелёному ковру трав, золотя ещё пуще круглые головки только распустившихся купавок, обращая серебряным кружевом тонкие паутинки, натянутые среди ветвей.

— Эх, не доберёмся сегодня до Яруницы, — вздохнул Чаян после долгого молчания, что редко прерывалось нынче едва не с утра самого.

Боянка губами покривила, конечно, но роптать в очередной раз не стала. Её дело маленькое — княжну сопровождать и помалкивать побольше.

— Тогда и остановимся, может? — Елица оживилась, почувствовав наконец прохладу подступающих сумерек. — Я видела, тут река неподалёку течёт. Можно встать на берегу.

— Я бы умылась, правда, — горячо поддержала её челядинка. — Да и всем не помешает. Ярило нынче шалит уж больно. Измаялись.

Леден обернулся на девицу, а после и на Елицу глянул коротко. После того, как вместе они выручили Радана, княжич как будто отстранился ещё больше, хоть казалось, что приблизиться должен, потеплеть. Да как будто в тот день, когда довелось ему ощутить внутри чужую живу, опустел он ещё сильнее. Порой Елица задумывалась о том и жалела, что не нашла тогда другого пути.