Пламя моей души

Елица повернулась к нему, пошарила по плечам, чтобы повой запахнуть сильнее — да ведь не взяла его. Вышла так, простоволосой. А Чаян вон и вовсе по пояс голый — грудь его и живот светлые ясно виднелись в разбавленной ещё темноте, что еще не могла побороть длинной летней зари. Знать, встретить здесь княжич никого не думал.

— Скорее на мою беду это случается, — Елица шагнула уж было назад.

Да Чаян ей дорогу преградил, не касаясь, впрочем.

— Останься ещё. Не убегай. Что ж ты, как птаха пугливая — всё упорхнуть норовишь?

Он склонил голову, и глаза его сверкнули, поймав бледные отсветы почти совсем погасшего небоската. Пробежалась по губам улыбка задумчивая.

— Так лучше, может? — Елица потупила взгляд. Снова опускалась на плечи, словно пухом ласковым, притягательность княжича, опасная, если забыть о ней, а после вновь в неё окунуться. — Подумать нам всем крепко надо — там увидим, что выйдет. А пока…

— Пока я хочу хоть рядом быть. Чтобы никого больше вокруг, — Чаян и не смотрел на неё, да будто в душу самую шагнул. — Никого, понимаешь?

Она покивала неохотно, обхватила себя руками за плечи, отводя взор от княжича. Тот кулаки сжал, будто удерживал себя от движения, что из самого нутра рвалось. Дай волю ему, так и согревать бросится мигом — не отобьёшься после. А от кожи его — вблизи ясно чувствовалось — исходило такое тепло щедрое, словно печкой он был, а не человеком. Вот внутри него всё и горит постоянно, гонит всё куда-то торопит, не даёт жить спокойно. И жар этот даже наружу выплёскивается.

— Страшно мне за тебя, Елица, — немного помолчав, вздохнул княжич. — Всё ж место то необычное. И ты необычная.

— Думаешь, не сойдёмся? — она усмехнулась, оглядывая его исподволь.

Чаян улыбнулся тоже, да вышло у него как-то невесело. И почудилось вдруг, что чем больше вёрст они проходили, чем больше дорог и весей видели, тем больший груз оседал у каждого на душе. Только у каждого — свой.

— Кто знает, — княжич пожал плечами, и словно тьма по ним перетекла, вычерчивая каждую впадинку, каждую выпуклость мышц. — Я в делах этих несведущ. Это братец мой, верно, подсказал бы что, понял бы. А я… Глухой к тому совсем. Потому он завтра за вами с Диминой пойдёт. Скрытно.

— Так нельзя же. Мужам-то, — возразила было Елица.

А у самой аж от сердца отлегло. Уж с приглядом ей точно спокойнее будет.

— Ледену многое можно, что обычным мужам не дозволено… Да и вообще людям, — Чаян махнул рукой перед лицом, отгоняя мошек. — Я и сам бы хотел пойти. Да уж лучше Волота отвлеку — на то я больше сгожусь.

Елица поёжилась, слегка вздрагивая от прохлады, которая, тая под напором светила днём, ночью вытекала из лесу, словно туман, и становилась всё ж ощутимой. Чаян качнулся было к ней вдруг, словно мысль его какая толкнула, но передумал. Лишь слышно стало, как втянул воздух носом шумно, но пытаясь скрыть.

— Может, и хорошо, что дела тебе до этого нет, — поспешно ответила Елица, всё сильнее немея от неловкости. — Леден, кажется, не слишком рад своим умениям.

Чаян прислонился спиной к стене сеней, сложив руки на груди широкой. Усмехнулся тихо, и показалось, смолчит, но он всё же ответил:

— Как бы плохо ему от того ни было, а хорошо в одном: это его с тобой сближает.

Елица вскинула брови, не ожидая, что княжич открыто так в своей ревности признается. Пусть не напрямую, а всё ж понятно: каждое слово горькое ею пронизано. И вспомнились невольно слова княгини о недоле, что матушку ещё преследовала, а теперь и на неё, кажется, перекинулась: встать раздором между братьями. Развести их по разные стороны реки. И не хотела она того, да, похоже, ничего поделать не могла. Прогони обоих, чтобы не осталось пути назад — ничего не поменяется. Да, может, так и случится теперь, если придумает она, что с Радимом делать и как его от неведомых чар избавить.

— Ледену никто близок не может стать, — Елица опустила голову. — Уж кому, как не тебе, это знать.

Чаян взглянул на неё, протянул руку медленно и вдруг коснулся волос, провёл вниз по волнистым прядям, пропустил между пальцами. Елица прочь отшатнулась, но обхватила большая и твёрдая ладонь княжича её лицо, а губы прижались к виску.

— Тяжко мне, Елица, — шепнул он, щекоча кожу. — Тяжко рядом с тобой. Любого гнать от тебя готов. И сам себя тоже.

— Ничего, очередная девица глупая в веси какой скрасит твои страдания, — процедила та.

И не хотела ведь признаваться, что видела его с Озарой давеча, а вот не удержалась. Рука Чаяна напряглась на миг, но снова расслабилась, спустилась по шее, скользнули пальцы по ключице. И странно, но прикосновения эти будто в онемение вгоняли. Бывает такое, что касается кто-то — и даже передёргивает внутри — до того дурно и гадостно. Как с Грозданом было. А тут… И не знаешь, как к тому относиться: корить ли себя иль поддаться на очарование мига.