Пламя моей души

Он повернул бесплотную голову, пытаясь осмотреться в пустой темноте, что окружала его, обхватывала десятками стылых рук. Он всегда хотел видеть Морану, когда та говорила с ним. Боялся, видно, что нападёт из мрака и острый серп её вмиг перережет тонкую нить его жизни — а он не успеет воспротивиться, остановить. Хоть и знал, что не сможет всё равно. Но она не всегда желала показываться на глаза. Чаще всего приходилось слышать лишь голос её, который касался со всех сторон разом, точно ветер.

— Димина? Почему?

— Потому что жить она хочет. Молодость её прошла. Да встретила она, видишь, мужа юного и возжелала быть ему достойной женой. Отравило её душу сожжённое капище. Как сила его исказилась после ухода Сердца — так и она, вторая жрица, стала другой. И уходила ведь отсюда, но вернулась.

— Стало быть, не только меня она опоила? — Леден вновь попытался скинуть оковы наведённого сна, но ожидаемо не смог.

Морана вздохнула, и фигура её мелькнула бледным всполохом где-то рядом.

— Не только. Но тебя я могу выручить, а их — нет.

Ни тени сожаления в голосе. Ей только хорошо будет, коли станет сноп жизней перерезанных ещё толще.

— А Елица может?

Женщина словно от раздражения содрогнулась — отдалось оно во всём теле Ледена через связь их многолетнюю, которую он ощущал постоянно, словно цепи стальные на запястьях. Она замерла за спиной, коснулась её ладонь волос — почти по-матерински — а после скользнул по шее под затылком самый кончик острого и нестерпимо холодного серпа. Пробежалось покалывание вдоль хребта.

— Уж нет, верно. Если не поторопишься.

Он дёрнулся прочь от её прикосновения — и разомкнул тяжко словно отёкшие веки. Вскочил резко на своей лежанке, жадно хватая ртом воздух — не надышаться никак. Чаян ещё спал на своём месте, чуть поодаль, у свободной стены сенника. Дышал мерно и глубоко — так и не поймёшь, что неладное с ним творится. Дрыхли и отроки, пусть и вставали всегда хоть немного, но раньше княжичей. Ничто не тревожило их забытья, которое выглядело таким сладким, глубоким, а на самом деле было воды болотной застоялой горше.

Леден подполз на четвереньках к брату — тело ещё плохо слушалось, не совсем освободившись от заклятия. Потрепал его по плечу, да тот и не шелохнулся, не вздохнул, просыпаясь. Даже шлепок звонкий по щеке не заставил его пробудиться. Как и отроков, которых Леден тоже попытался привести в чувство.

И пойти бы, спросить ответа с Радима, мужа этого окаянного Елицы или Димины — пойди теперь разбери — да времени уж, видно, не оставалось ни у брата с отроками, ни у княжны. Хоть и не сказала напрямую Морана, а чуял он, что опасность над ней нависла ещё более страшная, чем недавно ему грозила.

Он подхватил пояс свой с оружием. Перекинул налуч с луком через плечо, а через другое — полный тул стрел. Хорошо, что оставил вещи, снятые с седла, здесь, а не в доме хозяйском. Но едва он за порог сенника шагнул, как встал на его пути Радим. Услышал, видно, возню его. Леден едва успел отклониться от удара проворного топором, что прямо в шею ему метил.

— Сгинь, дурной! — он пнул мужика под дых, отшвыривая от себя далёко, на сажень косую.

Тот охнул, согнулся было. А как снова напал, Леден перехватил топор его, вывернул руку и, заставив изогнуться неловко, на землю уронил.

— Димине ты не помеха, — зло выдохнул Радим.

Дёрнулась резко его голова от удара в скулу увесистого. Он ткнулся лицом в землю, но в себе остался. Пришлось рукоятью ножа приложить — успокоить. И убить так его хотелось страшно — просто от ярости лютой, что сейчас кровь непривычно горячую по телу гнала. Да краем разума, который остался ещё холодным, Леден понимал, что не сможет. Иначе Елица ему не простит.

Только пришлось связать его — время драгоценное потратить — да бросить в подклет тёмный, чтобы, как очухается, и не сразу сообразил, где находится. А то и начудит чего, если так оставить.

Леден едва не бегом кинулся по тропинке, на которой, отпечатавшись в земле, влажной от росы, ещё виднелись следы женщин, ушедших в чащу. Он едва смотрел под ноги, чтобы с пути не сбиться, останавливался, тихо ругаясь, когда казалось, что свернул не туда, что водят его по кругу ели эти все, одна на другую похожие. Да они всё смыкались окрест него, пряча в ветвях густых осколки рассветного Ока. Морочили не хуже русалок, и струился ветер между ними такой же — зачарованный. “Пустите к сестрице своей, — заговаривал их Леден. — Позвольте уберечь. Еля. Елица. Одна ведь с вами душа”. Надо было, верно, и требы Лешему принесть наперво. Да хоть что-то. Хоть пирога кусок на пне оставить, покуда в лес не вошёл. А теперь уж поздно — если вовсе осерчает на него Хозяин за непочтение, то и уведёт далеко от того места, которое нужно.