Пламя над тундрой

— О чем ты говоришь, Дима? Куда ты уедешь, зачем? А я? — Нина Георгиевна подошла к нему, думая, что он спьяна бредит.

— Ты? Со мной? — Струков уставился на нее и захихикал. — Ты… проститутка… пойдешь к чукче в ярангу! Ха-ха-ха! За мороженую рыбу…

Нина окаменела. Нет, это был не бред. Пьяный высказывает мысли трезвого. Значит, все было обманем! Женщина едва держалась на ногах. Она облокотилась о стол и с мольбой произнесла:

— Ты, Дима, шутишь, это неправда, это…

— А-а, не понравилось! — Струков наслаждался тем впечатлением, которое произвели на Нину Георгиевну его слова. С пьяным упорством и откровенностью он продолжал:

— Я тебя купил, я тебя и продам, тут продам! Ты смазливая, и дадут много, а Усташкину ты не пара!

Струков подошел к ней и схватил за плечо:

— Что-о ты думала, что я…

— Уйди, мразь! — Нина с силой оттолкнула его и бросилась в соседнюю комнатку.

Она лежала ничком на кровати и не чувствовала льющихся слез. «Что делать? Куда, к кому идти?» Никогда, казалось ей, она не была такой несчастной, как в этот час.

2

— Этого можно было ожидать, — сказал Мандриков, выслушав рассказ обескураженного Берзина о его последней поездке к оленеводам. — Люди привыкли, вернее, их приучили так вести обмен пушнины на товары. Иного они не знают, и то, что ты им рассказывал, для них пока звучит хорошей сказкой.

Август Мартынович привык к решительным действиям, хотел быть все время в бою, и кажущаяся медлительность их работы несколько угнетала его. Мандриков понимал его:

— Мне тоже осточертело торчать в этом складе. Но, пойми, людей-то сразу не убедишь, а тем более здешних, запуганных и прибитых жизнью. С ними надо говорить каждый день, каждый час, раздувать революционную искру в пламя.

— А разве мы каждый день бываем у шахтеров или у чукчей? — Берзин понимал, что они еще довольно редко бывали и на копях и в стойбищах.

— Ты прав, — согласился Мандриков. — И я об этом думал. Титов и Фесенко могут почти каждый день приносить нам новости. Они же слушают не только Владивосток. А мы с тобой будем писать листовки и передавать их на копи.

— Это дело! — оживился Берзин.

Они тут же составили первую листовку. Она вышла яркой, боевой. Куркутский с охотой согласился по ней провести беседу в стойбище. Но возникло затруднение с доставкой листовок на копи. Клещин не мог часто приезжать в Ново-Мариинск, чтобы не возбудить подозрения. Выход был найден неожиданно. Мандриков, возвращаясь вечером со склада, заметил на лимане упряжку. Она шла с копей. «Кто это может быть?» — заинтересовался Мандриков и, приглядевшись, узнал шагавшего у Нарт, груженных углем, Рыбина. Дождавшись его, Михаил Сергеевич приветливо поздоровался.

— А охота? Вы же собирались в тундру!

— Жена боится, что я заблужусь, да и Бесекерский дороговато за ружье заломил. Вот и приходится на подвозке угля подрабатывать. Слава богу, этой работы на всю зиму хватит.

— И часто вы на копях бываете? — Мандриков напряженно думал: а не посылать ли листовки на копи через Рыбина?

— Каждый день, если пурги нет.

— Устаете? — Михаил Сергеевич еще не знал, как же ему лучше поступить.

— Что делать! — вздохнул Рыбин. — Судьба наша такая. Не привыкать день-деньской спину гнуть.

— Должно здесь скоро все измениться, — бросил пробный камень Мандриков.

— Советы, думаете, придут? — на шепот перешел Рыбин и оглянулся. — Колчак разве не идет на Москву?

— Не верьте слухам, что распускают Громов и его люди. — Мандриков нахмурился. — Лгут они. Колчак отступает. Приходите ко мне вечерком на чашку чая, — сказал Мандриков на прощание. — Посидим, потолкуем…

Рыбин, соблюдая осторожность, пришел, когда уже было темно. Обида на Бесекерского не проходила. Кроме Мандрикова, у него, не было здесь знакомых, а так тянуло поговорить с кем-то, Обменяться мыслями.

Мандриков долго и убедительно рассказывал ему о советской власти, о Ленине, о неминуемой гибели белых. От Мандрикова Рыбин ушел с твердым убеждением, что Советы придут в Ново-Мариинск довольно скоро. Тогда он сможет лучше жить, а может быть, даже даром получит ружье и боеприпасы, начнет охотиться, разбогатеет, будет торговать. Эта мечта настолько сильно овладела им, что когда Мандриков попросил захватить на копи небольшой пакетик и передать его Булату, Рыбин охотно согласился.

Вернувшись домой, Рыбин не выдержал и вскрыл пакет. В нем была листовка. Придвинув поближе лампу, Рыбин, часто поглядывая на своих жену и детей, стал читать: