Пламя над тундрой

— Чтой-то? — женщина рукой отодвинула со лба прядь черных волос и вопросительно посмотрела на хозяйку.

— Пойдем со мной, — тихо, оглядываясь на столовую, говорила Елена. — Записку передашь господину Безрукову…

— Постоялец Клещиных? — переспросила Груня, пряча улыбку.

Елена Дмитриевна не знала, что в поселке уже пополз слух, что молодая Биричиха зачастила к новому приказчику. Вот почему просьба Елены не была для Груни неожиданной. Груня перестала мыть посуду и вытерла красные от горячей воды руки.

— Господин может кликнуть, Павел Георгиевич.

— Мы быстро, — обрадовалась Елена согласию Груни и поторопила ее: — Одевайся.

Елена почти бежала по темной морозной улице и тащила за собой Груню.

Она совершенно забыла об осторожности и думала о человеке, на которого может обрушиться беда. А она же его любит. Только сейчас Елена это глубоко ощутила. Вот и домик Клещина. Окно освещено. Елена нетерпеливо подтолкнула Груню, сунув ей записку:

— Иди!

Женщина пошла к домику, и Елена с необыкновенным волнением прислушивалась к скрипу снега под ее шагами. Затем она услышала, как Груня осторожно постучала, потом что-то тихо сказала. Раздался негромкий скрип ржавых петель, и все стихло, Елена не могла спокойно стоять на месте. Она старалась угадать, что происходит в домике Клещина…

…Несмотря на поздний час, Берзин и Мандриков не спали. Их тревога нарастала. Прошедший день еще раз подтвердил, что колчаковцы что-то затевают.

К вечеру на копи уехали милиционеры со Струковым и до сих пор не вернулись. Что там происходит? Почему нет Рыбина, который должен привезти записку от Булата и взять новую листовку? Почему никто не идет с радиостанций? Что-то случилось. Рождались разные догадки, но они только усиливали тревогу. Неизвестность тяжело угнетала. Чтобы как-то отвлечься, Мандриков открыл книгу, глаза скользили по строчкам, но он не понимал их, смысла.

— Не кажется ли тебе, Август, что мы сейчас словно на маленькой, скале среди океана и не знаем, с какой стороны хлестнет волна, чтобы смыть нас?

— Нет, не кажется, — сухо ответил Берзин. Он протирал браунинг и с насмешкой добавил: — Даже несмотря на то, что ты так красиво сказал…

— Не сердись, — попросил Мандриков, — этого еще не хватало. И так на душе неважно. Хочешь, я прочту что-нибудь? Например, сонет хороший?

— Давай! — Август одобрительно кивнул.

Мандриков взял один из томов собрания сочинений Шекспира в коричневом кожаном переплете, неизвестно как оказавшегося на складе. Оттуда его и принес Мандриков. Он разгладил глянцевые страницы, кашлянул и начал декламировать:

Измучась всем, я умереть хочу.
Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живется богачу,
И доверять, и попадать впросак,

И наблюдать, как наглость лезет в свет,

И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену,

И вспоминать, что мысли замкнут рот,

И разум сносит глупости хулу,
И прямодушье простотой слывет,
И доброта прислуживает злу.

Мандриков замолк и перевел дыхание, взглянул на Августа:

— Ну как?

— Даже твое чтение не могло испортить впечатления, — улыбнулся Берзин. — Замечательные стихи. Только вот не нравится мне первая строка. Как там? Прочти-ка ее.

— «Измучась всем, я умереть хочу», — прочитал Мандриков.

— Плохая, — убежденно произнес Берзин. — Что за смирение, за покорность, за бегство. Не умереть, а бороться и изменять надо то, на что с тоской смотрит этот Вильям. — Берзин улыбался. — И что такое: «Измучась?» Значит, уже сдался?

— Это же написано триста лет назад, — уточнил Мандриков, но Берзин продолжал свою мысль:

— Злоба и подлость не уступят без борьбы доброте и честности. Пока куются мечи, пока богатые угнетают бедных, борьба будет продолжаться. Борьба не на жизнь, а на смерть!

— Здесь колчаковцы тоже без борьбы не отступят, — заметил Мандриков. — Что же все-таки они замыслили?

— Не будем гадать на кофейной гуще. — Берзин собрал браунинг и, проверяя, щелкнул курком. — Хороша вещь. Так вот! Как это говорится: утро вечера мудренее.

Август был спокоен, во всяком случае он так выглядел.

— Вот именно — мудренее. А не думаешь ли ты, что ночью… — начал Михаил Сергеевич, но Август перебил его:

— Что бы ни случилось, не пойдешь же ты сейчас прятаться в тундру или к Волтеру! В поселке даже иголке трудно затеряться. Ложись спать.

— Я еще почитаю, — мотнул головой Мандриков и, наугад открыв книгу в новом месте, погрузился в чтение «Макбет».

Он так увлекся трагедией, что забыл об окружающем. Сила слов захватила его. Несколько раз он перечитал и подчеркнул карандашом поправившуюся ему строку: «Непрочен дом, что на крови заложен».

— Хорошо сказано.