Пламя над тундрой

Негромкий стук в дверь оторвал его от книги. Мандриков автоматически потянулся к лампе и прикрутил фитиль. Комната погрузилась в полумрак. Мандриков поднялся с табуретки и разбудил Августа. Берзин вскочил с кровати и негромко сказал:

— Живым не даваться, — в руках его появился браунинг.

— Убери револьвер, — рассердился Мандриков. — Твоя жизнь нужна революции. Если пришли за нами — пусть берут. Товарищи уже знают, что делать, — повелительно сказал Мандриков.

Стук повторился. Мандриков посмотрел на Августа и пошел к двери. Проснулась жена Клещина. Август сунул револьвер под подоконник. Михаил Сергеевич подошел к двери:

— Кто?

— Вам записка, — ответил женский голос.

«Старый прием», — Мандриков откинул крючок и распахнул дверь, ожидая колчаковцев. На пороге появилась Груня. Мандриков смотрел на незнакомую женщину с удивлением. «Что ей надо?» Груня закрыла дверь. Он заглянул ей за плечо, все еще ожидая увидеть милиционеров, винтовки, но там была темнота.

— Тебе, читай! — сказала она и протянула ему записку.

Михаил Сергеевич с недоумением взял маленький квадратик бумаги, поднес к лампе и быстро прочитал: «Мне нужно с вами поговорить немедленно. Вам грозит опасность. Выйдите. Я жду. Записку уничтожьте». Подписи не было, но Михаил Сергеевич догадался, кто автор записки. Он был взволнован и быстро спросил Груню.

— Где она?.. — и тут же подумал: «А не ловушка ли это?»

— Иди, ждет она. — Груня потопталась у двери. — Чего стоишь? — И, словно догадываясь, о чем думает Мандриков, добавила — Одна она, с Блэком.

Мандриков посмотрел на Берзина. Тот не произнес ни слова, лишь нахмурился. Он знал об увлечении Мандрикова и осуждал его. Виновато посмотрев на друга, Михаил Сергеевич набросил тужурку и вышел следом за Груней. В темноте казалось, что снег скрипит громче обычного, мороз крепче и злее, а со всех сторон следят чьи-то глаза. Он увидел Чернец. Она стояла с собакой. Блэк едва слышно заворчал.

— Привела! Вот он. Я побегу. — Груня еще не успела отойти, как Елена Дмитриевна бросилась к Мандрикову.

— Пришел. — Она прижалась к нему и снова прошептала: — Пришел.

Михаил Сергеевич крепко обнял ее…

Елена взволнованно рассказала Мандрикову все, что узнала за столом. И чем больше он слушал ее, тем сильнее росло его подозрение. Провокация? Когда же она стала умолять его спасти себя, куда-то бежать, он перебил ее:

— Я вас не понимаю. Вы, очевидно, меня принимаете за кого-то другого. При чем тут я, какие-то листовки, большевики, агитаторы на копях?

— Ах, Сережа, — с отчаянием произнесла Елена Дмитриевна, чувствуя, что Мандриков отдаляется от нее, не доверяет ей. — Неужели ты не веришь мне? Я же люблю тебя! Вот видишь, я сама первая об этом тебе говорю! Я ненавижу Трифона, ненавижу всех их! — Елена говорила быстро и страстно. — Я не обманываю тебя!

Михаил Сергеевич уже не сомневался в ее искренности, но почему она убеждена, что он большевик, что листовки, выступление среди шахтеров дело его рук. Почему? Откуда она знает? Чем он себя выдал? Неужели он, Август и Новиков раскрыты? Кому удалось напасть на их след?

— Никто не знает, что ты большевик, — говорила Елена, крепко сжимая руку Мандрикова, точно боялась, что он не дослушает ее и уйдет. — Никто не знает. Так Трифон говорил. Они собираются только искать. Им приказал Громов и американец Стайн. А я сама о тебе догадалась. Сердце подсказало. — Елена приблизила свое лицо, обняла Мандрикова и поцеловала.

— Ты не беспокойся, не тревожься. Я все, все, что услышу, узнаю от них, — буду тебе передавать. Хочешь? — В ее голосе было столько волнения за него, любви и желания помочь, что Мандриков хотел снова обнять ее, но тут же подумал, что это равносильно признанию справедливости догадок Елены. Он с трудом отстранил от себя женщину и через силу сказал:

— Ты ошиблась… Лена… ошиблась. Я не большевик, а того старика я не знаю. Так, шапочное знакомство.

— Ну, ладно, ладно, — торопливо согласилась Елена Дмитриевна, видя, что ее упорство может только повредить им. — Я ошиблась, ну и хорошо. Ну, прости, поцелуй. Я должна бежать домой…

Мандриков был в смятении. И когда вернулся, он все рассказал Августу.

— Надо было этого ожидать от колчаковцев, — рассудительно говорил Берзин, ничем не выдавая своего волнения. — Это вполне закономерно: листовки появились, на копях бывают агитаторы.

— Что же мы должны делать? — вырвалось у Мандрикова.

— Разумнее всего лечь спать, — Берзин взбил подушку. — Утром будем решать.

Новости, принесенные Еленой, удивили Берзина куда меньше, чем ожидал Мандриков. Михаил Сергеевич погасил лампу. Они долго не могли уснуть, молчали, пока Август не решился:

— Эта северная Магдалина развлекается от скуки или любит тебя?

Мандриков молчал. Берзин снова спросил:

— А ты?