Пламя пяти сердец

Шербера схватилась за ворот рубицы Олдина и притянула его ближе, не прекращая целовать — и мгновением позже его руки оказались под ее спиной и коленями, а сама она, мокрая и обнаженная — в воздухе, на пути к кровати у пышущего жаром очага.

Но это не был ответ на ее вопрос.

Шербера обвила руками шею Олдина и упала вместе с ним на кровать. Ее соски терлись о грубую ткань его рубицы, и она принялась нетерпеливо дергать завязки, чтобы быстрее освободить его от одежды, но Олдин схватил ее запястья одной своей рукой, прижал их к постели и, спустившись одним влажным прикосновением языка к груди, жадно, будто мечтал об этом всю свою жизнь, втянул в рот ее сосок.

Обвел его языком, потер, прижал губами — и Шербере стало нечем дышать, и стало горячо, и мысли побежали прочь, разгоняемые чувствами, но все же...

— Олдин, — назвала она еле слышно его имя, его магию, его суть. — Ах, Олдин, ну почему же ты…

Он не дал ей закончить: вернулся к ее губам в опустошающем поцелуе, отдающемся вспышками огня между ног, и целовал ее все время, пока она снимала с него одежду, отрываясь только чтобы помочь там, где справиться сама Шербера не могла. Ее руки гладили его тело, его твердая плоть потиралась об ее уже влажное от возбуждения естество, его срывающееся, быстрое, шумное дыхание опаляло ее жаром.

Он целовал ее будто обреченный.

Он будто молил, просил ее о чем-то, не словами, а прикосновениями, всем своим сердцем и существом, он будто искал в ней какой-то защиты, и сила, которая связала их вместе, напомнила о себе и заревела внутри подобно пустынному зверю.

Что бы он ни просил, он даст ему это. Даст, потому что с момента, как их связала клятва Инифри...

— Ты принадлежишь мне, — и с этими словами Шербера клеймила его губы своим жарким поцелуем.

И Олдин застонал и подчинился. Казалось, он стал еще тверже, когда потерял власть, а когда Шербера захватила контроль над поцелуем и углубила его, как безумная лаская языком его язык, его стоны стали чаще и глубже.

И тогда она уперлась рукой в его грудь и опрокинула его на спину, оказавшись сверху.

Руки Олдина вцепились в оседлавшие его бедра Шерберы. Его грудь быстро вздымалась, сердце под ее руками билось быстро и сильно, а зацелованные губы стали красными, как кровь. Она провела руками по его груди и посмотрела ему прямо в глаза.

— Ты мой, Олдин.

Шербера наклонилась и поцеловала его в шею. Потом в грудь, задержавшись, чтобы легко коснуться языком плоских твердых сосков, и Олдин хрипло пробормотал:

— Шербера, боги… — и коротко выдохнул, когда она спустилась еще ниже и поцеловала его живот. Сильные мышцы напряглись под ее губами, и еще один хриплый вздох донесся до ее ушей, когда она отстранилась и пощекотала теплым дыханием его бедро.

— Ты принадлежишь мне, Олдин.

Еще поцелуй — совсем рядом, — и руки Олдина вцепились в тончайшие простыни, и голос, в котором уже совсем не было дыхания, произнес:

— Шербера… — так глухо, словно это имя причиняло боль.

…Он не ждал нежности, и она не была с ним нежной.

Ее рот терзал его своей горячей влажностью, язык ударял в самое чувствительное место, обводил, надавливал, размашистыми мазками проходя по всей длине его возбужденной плоти, и вот уже рука Олдина глубоко зарылась в ее волосы, то ли удерживая, то ли держась, и тяжелые протяжные низкие стоны вперемешку с именами неизвестных ей богов стали срываться с его губ.

Они отдавались болезненными вспышками в ее естестве, заставляли сжимать бедра, задыхаться, замирая и тут же снова принимаясь уже не ласкать, а по-настоящему насаживаться на него ртом, чувствуя, как волнами бежит по его плоти нарастающая пульсация, как резче становятся его движения навстречу ее губам...

— Остановись...

Шербера вскрикнула, когда оказалась лежащей на спине, с разведенными ногами. Она была такая мокрая, что чувствовала соки даже на своих бедрах. Его плоть легко скользнула в нее, и Шербера прикусила губу, хныкая от бесконечно острого наслаждения и прося еще. Они оба уже едва могли терпеть. Спустя несколько мгновений Олдин уже вонзался в нее в безумном, бешеном ритме, и она выгибалась и выкрикивала: «Да! Да!», почти лишаясь чувств от накатывающих спазмов приближающегося экстаза.

И вот уже она сбилась, протяжно застонала и сжалась вокруг него, крупно дрожа, и Олдин последовал за ней, хватая ртом воздух и прижимая ее к себе так крепко, что, казалось, даже сердце у них стало одно на двоих. Он упал на постель рядом с ней, будто руки его больше не держали, но не отпускал ее, пока к ним обоим не вернулась способность говорить.

— Я принадлежу тебе, Шерб, — прошептал он тогда в ее спутанные волосы, а потом повторил снова, будто чтобы она не забыла. — Я принадлежу тебе.

— Тогда останься со мной, — сказала она, поднимая голову, чтобы на него посмотреть. — Не уходи. Не скрывайся от меня, Олдин.

Его долгое молчание и пристальный взгляд успели ее напугать. Слова, впрочем, напугали еще сильнее.

— Мне нужно будет уйти, Шерб.

— Нет! — вырвалось у нее тут же.

— Да, — сказал он. — И я не знаю, когда вернусь.