Пламя в джунглях

Уже стоя на подножке уносившего их вагона, Саня бросил прощальный взгляд на своих «стариков». Отец, высокий, прямой, с непокрытой седой головой, сжав губы, не отрываясь смотрел на сына. Рядом с ним притулилась черненькая сухонькая мама. Она все старалась выпрямиться и улыбнуться своему первенцу.

Эти прощальные взгляды до сих пор жгли сердце Алекса.

Ему нестерпимо захотелось хоть бы на несколько минут оказаться в Ташкенте. Крепко прижать маму к груди и поцелуями осушить ее слезы, увидеть улыбку на усатом лице отца, пройти по скверу, взглянуть на куранты, броситься в студеные воды Чорсу. Мама, мама! Когда же, наконец, попадет он на родину? Когда?!

Алекс застонал и откинулся на спину. Закат окрасил часть неба во все цвета радуги. Фиолетовые, синие, зеленые, оранжевые волны отходили от алой, пламенеющей на самом горизонте полосы и таяли в начинавшем сереть небе. Сумерки сгустились. Сразу высыпали звезды. Чужие холодные звезды.

Шелестит тростник, клонясь метелками к земле. Перешептываются вверху деревья. Бесшумно проносятся над водой летучие лисицы. Говорит и говорит неумолчно Чиндвин, словно спешит выговориться перед пришедшими на его берега людьми, поведать им тайны джунглей, обременивших его непомерным грузом ужаса и отчаяния. Захлебывается, торопится успеть. Ведь люди в джунглях стали непоседами. Уйдут, и не расскажешь всего.

Тихо льется песня. Алекс встряхнулся, пошел по лагерю. После купания в ледяной воде тело горело. Он остановился у группы поющих воинов. В середине сидел пожилой крепкий воин в короткой, туго перепоясанной патронташем куртке нараспашку. Закрыв глаза и раскачиваясь, глухим грудным голосом он запевал:

Древняя наша земля,
Годы тянутся чередой.
Зреет золотом урожай.
Люди гордятся собой.
Это плоды их труда.

Воины сосредоточенно смотрели ему в рот, хором заканчивали куплет:

— Гей, нага трудяга!

Алекс не мог без волнения слушать песни нага. Простые, бесхитростные, они полны любви к природе и безотчетного страха перед ее могучими силами, тихой печали и великой радости бытия.

Ночь прошла спокойно. Утром они переправились по висячему мосту и напали на страшный след Сатэ.

Вышли к первому селению агорс. Ни души. Одно лишь жаркое солнце в небе. Хижины безмолвны, как стога сена.

— Куда все подевались? — сказал воин, заглядывая в одну из хижин.

— И там никого нет, — откликнулся другой.

— Смотрите, смотрите! — закричал кто-то в смятении.

Алекс взглянул и дрогнул. За большим домом-морунгом торчал ряд высоких шестов. На конце каждого — отрезанная человеческая голова. Их много. Целая цепь, десятка три-четыре. Длинная цепь голов. Весь отряд — восемьсот воинов, замер перед страшным частоколом.

— Не-ет! — истошный крик вонзился прямо в небо. — Не-ет! Нет!

Кто-то бросился из строя. Воины смешались, заволновались, загудели. Маунг Джи кинулся в хижину и исчез внутри.

— Вот, сорвал с шеста. Что это? — подошел Нгамба и протянул Алексу рваный белый лоскут.

— «Смерть всем, кто не со мной! Алиссандербонг», — перевел Алекс надпись, сделанную кровью. Вынул скомканную тряпку, найденную на месте расправы с Гаро. — Одна рука.

— Я ничего не понимаю, брат. Почему твое имя здесь?

— Бандиты хотят показать, что это зверствуем мы, партизаны. Пытаются восстановить против нас всех нага. Понял?

— Даже дьявол не придумает такое! — схватился за голову Нгамба.

— Они хуже дьяволов. Сохрани на память! Мы еще припомним им это.

Вступили на земли ао. И здесь пепелища сожженных деревень. Уцелевшие селения обезлюдели, жители попрятались в горных убежищах. Беглецы присоединялись к отряду.

У селения Бонгья партизаны настигли крупный японский отряд. Банда Сатэ несомненно укрылась под его надежным крылышком. Командиры с трудом сдерживали воинов, рвавшихся в бой.

В лесу царила мертвая тишина. Ночной воздух был недвижим. Казалось, что и деревья погрузились в глубокий сон. Даже вечно досаждавшие москиты притихли. Гаронды крались в высокой траве, зажав концы головного платка в зубах, чтобы заглушить звуки собственного дыхания. Послышались шорохи. Все остановились. Шорохи смолкли, и никто не смог определить, кому они принадлежали — вражеским дозорным или диким свиньям, собиравшим отбросы.

Двинулись дальше. Красный колеблющийся свет костров делался все ярче. Он манил, притягивал к себе. Там враг. Безжалостный, кровожадный.

Спокойно спит лагерь и не слышит, как крадутся гаронды. Часовые маются, борясь со сном. Вот один дернулся, всполошился. Всматривается в ночь, Джонни подпрыгнул и метнул нож в него.

— Получай, крыса!

Часовой, схватившись за горло, захрипел и повалился на бок.

Пронзительный свист вспорол тишину — гаронды набросились на спящий лагерь. Засвистели пули, сбивая листву и сучья, загрохотали гранаты.