Пламя войны

Потому что Святые символы-оберёги выжигали им прямо вот на коже! А тут никак иначе-то – выжигать надо, а то злые духи обманут, в тело залезут и всё, вся твоя жизнь коту под хвост.

В общем, к тому времени как заклеймили весь северо-запад страны, народ уже не роптал, наоборот, как только завидят людей господаревых, в очередь выстраиваются за святым оберёгом.

Дело затянулось на весь год. Сабас хоть и был страной не слишком большой, а всё ж и не маленькая та страна и народу в ней живёт – тьма. Уже и весна кончилась, и зима вот-вот кончится, а всё ездят по стране люди, клейма раздают всем желающим и тем, кто не хочет их тоже раздают.

Так вот в одной деревне, в разгар зимы лютой (за сто лет первый раз так холодно было, что людям даже пришлось поверх рубах льняных, ещё и вторую такую же одевать, чтобы не помёрзнуть, хорошо хоть пшену те холода лютые нипочём совсем), возмутился народ там.

-Как хотите. – Заявил смуглолицый разбойник, бросая железное тавро обратно в чашу с углями горячими. Вздохнули люди с облегчением…, а он и говорит хищно улыбаясь. – Кехеш рабов себе хочет. – Народ-то дрогнул, толпа отшатнулась от разбойников до зубов вооружённых, а чего поделать-то? Они вон какие все страшные и могучие! – Дочек посимпатичнее своих тащите черви, кехешу Марсу сдадим, детишек пусть ему плодят. – Люди приуныли…, но что поделаешь? Господаря воля, уж и против то нельзя ничего сказать. Ну, хоть спросили, звать говорят, а то бывало, господари раньше приедут, в дома зайдут, отцу дочек тех по зубам латной перчаткой, а дочурок прямо у него на глазах и…

-А у тебя спина крепкая. – Сказал разбойник, ткнув пальцем в бородатого мужика. – Ты собирайся, поедешь на поле моём работать. Я тоже раба хочу. – Разбойники засмеялись, а этот взвился весь, оборачивается, да как зашипит. – Мне отец рассказывал, как кехеш рабов в старом селе держал! Жене, да детишкам легче будет! Что вы ржёте?

-Печать Свободных, запрещает брать человека в рабство. – Сказал бородатый пожилой разбойник, подбрасывая в чашу с углями, дровишек мелких, шоб огонь не потух. – Либо вы Свободны и на вас печать, либо рабы до конца дней. Таков приказ Логана.

Люди переглянулись тут – не совсем они поняли, но вроде как получается, что клейма ставить, господарь Святой сам и велит. И если клеймо будет, то дочек не заберут у них и мужиков в покое оставят…, задумался народ, перёшёптываться стал, а тут бородач тот, в рабство что забрать решили, вдруг как хлопнет себя по лбу и говорит:

-Да что ж это мы такие тупые-то люди??? – И к чашке той идёт рукав задирает смело. – Жги, раз господарь самолично велел. Ведь все знают, что господарь велит – то сама Прива велит!

И люди вдруг ахнули разом – так ведь и правда так! А они ж и не поняли.

Головами качая, да со стыда за глупость свою великую красные все, к чаше с клеймом горячим, потянулись они все, и детей и жён повели, и горела плоть, стонали люди, плакали детишки. Но печати получили все, за исключением младенцев.

К концу года, всё население Сабаса, щеголяло клеймами Свободных…

Однако возникла проблема. Крестьяне жили в постоянном страхе и мучениях от дум тяжких.

Господаревы люди к ним не приезжали больше, никто не топтал полей, не убивал скотину, не следил за повинностями их. Разбил, было дело, крестьянин один телегу целую, молоком гружёную – кинулся было к замку господаря рыцарственного правителя, повиниться, да наказание вкусить…

Прибежал, к воротам упал, на колени, всё как положено. Головой оземь стукнулся, аж до крови и выпрямился, рот открыт – а ворота открыты. Покосились уже, скрипят петли ржавые. Окна пустые в них лишь ветер, во дворе скелет в ржавом доспехе лежит, и нет никого. Только ворон парочка на обвалившейся башенке главного здания за низкой каменной стеной.

Поднялся мужик, голову пятернёй почёсывая – чего делать-то? Где Орхус находится, он не знал, да и там ли господарь? Он, говорят люди, где-то на равнине, город новый строит…, снова посмотрел мужик на ворота. И только тут дошло, что господарь не оставил наместников на земле от власти Барговых рыцарей освобождённой. Их вообще не было. Ни господарей, ни сборщиков подати, даже Голова деревни прежний остался. Куда идти-то, что бы за провинность наказали?

Мужик так и не решил что делать. Вернулся домой, жене всё рассказал, она в слёзы – целая повозка молока! Собирать ему одёжу чистую стала, еды мешок дорожный, детей позвала, в слезах они все стояли. Попрощались они навсегда, обняла жена его последний раз, поцеловала крепко на прощанье, с детишками простился он и в Орхус пошёл он пешком, что б господарю повиниться, да просить кары не слишком жестокой…, эх…, кого он обманывает? Знал он, что на кол его посадят, а то и плетьми до смерти забьют. Но не идти нельзя никак – повинность должно вкусить сполна, иначе придут господаревы воины, и повинность вкусить придётся уже всем - и жене его молодой и детишкам малым и ему втрое больше вкусить придётся.

Ничего не поделаешь – пришлось идти.