Так как под «полным окружением» в этой последней директиве понималось «в пределах артиллерийского огня» и так как ни одно полевое орудие в германской армии не могло стрелять с одного конца Ленинграда до другого, отсюда практически вытекал приказ ворваться в сам город. В последующие четыре дня германская удавка постепенно сжималась. В центре было занято Пулково, Урицк (Лигово), рядом с побережьем, соединяющимся с центром города четырехмильным «променадом», и Александровка, где находилось кольцо трамвайной линии с Невского проспекта. Но в изменчивом течении ближних боев незаметно наступил тот момент, столь часто не замечаемый ни той, ни другой стороной, когда наступающие тратят свои силы на все менее впечатляющие достижения. Атака с трех сторон на русские позиции у Колпина силами 6-й танковой и двух пехотных дивизий была отражена. В тот же самый день ОКВ приказало «немедленный» отвод 41-го танкового корпуса и 8-го воздушного корпуса. В ночь на 17 сентября 1-я танковая дивизия начала грузить свои уцелевшие танки на железнодорожные платформы южнее Красногвардейска (Гатчины), а 36-я моторизованная дивизия направилась своим ходом на Псков. Только понесшая тяжелые потери 6-я танковая была оставлена на несколько дней, чтобы оторваться от противника и зализать свои раны. В этот вечер Гальдер мрачно отмечает:
«Кольцо вокруг Ленинграда еще не затянулось так туго, как можно было бы желать, и дальнейшие успехи, после отвода 1-й танковой и 36-й моторизованной с этого фронта, проблематичны. Принимая во внимание утечку наших сил с Ленинградского фронта, где противник как раз сосредоточил крупные силы и большие количества материальной части, положение останется критическим до того времени, когда голод выступит нашим союзником».
Наступление 41-го танкового корпуса – это еще один пример того, как командующие армиями были непоследовательны в своем отношении к директивам Гитлера, когда это было им выгодно и когда они знали, что это сойдет им с рук. Получилась почти десятидневная задержка в передислокации группы Гёпнера на юг – и это в то время, когда даже сутки начинали принимать огромное значение. И когда немецкие танки наконец ушли от Ленинграда, они были не в состоянии воевать. Им требовалось восстановление, пополнение и отдых. Иначе говоря, им нужно было время.
Это наступление было первым и единственным случаем, когда немцы пытались взять город штурмом. Ведущий западный специалист по осадам считает, что «…отводом танковых дивизий как раз в момент, когда овладение городом казалось почти фактом, Гитлер спас Ленинград». Но так ли это справедливо? Только оглядываясь назад, можно увидеть, что город был «спасен» факторами, действовавшими осенью 1941 года. А в то время каждый здравый подход приводил к заключению, что длительная осада окажется, в конце концов, успешной. Да и на деле тяжелое положение Ленинграда продолжало все время ухудшаться до тех пор, пока не была прорвана осада в 1943 году, когда стратегическая инициатива перешла к русским. Далее доказывать, что Ленинград был «спасен» в 1941-м, вызывает вопрос: насколько его взятие 41-м танковым корпусом «казалось несомненным»? Хотя немцы постепенно сжимали полевые оборонительные сооружения на окраинах, а местами и прорывали их силами нескольких танков – все равно, перед ними стояла перспектива длительных ожесточенных уличных боев в городе с крайне прочными каменными зданиями, перерезанном сетью каналов и проток. На подобной местности ополченские войска, вооруженные бутылками с горючей смесью и динамитными шашками, как уже показала осада Мадрида, могут перемалывать целые корпуса кадровых войск.
«Если наглый враг попытается прорваться в наш город, он найдет здесь свою могилу. Мы, ленинградцы, мужчины и женщины, от мала до велика бросимся в смертельный бой с фашистскими разбойниками. Бесстрашно и беззаветно мы будем защищать каждую улицу, каждый дом, каждый камень нашего великого города».
Ни одна армия, качество которой основывается на высокой подготовке, технике и огневой мощи – как германская армия, – не должна позволять втягивать себя в уличные бои на местности, где эти качества теряют свою силу. То ли учитывая этот элементарный закон тактики, то ли из каких-то менее рациональных мотивов, но Гитлер в глубине души был против прямого штурма Ленинграда.
С немецкой точки зрения подлинная ирония русской кампании состояла в том, что время, когда Гитлер наиболее точно схватывал суть дела и был максимально сосредоточен, было периодом наиболее обостренной борьбы Гитлера за власть со своими генералами. Только после того, как он вышколил их и стал единоличным командующим, военная интуиция стала изменять фюреру. Вот тогда, чтобы оправдать свою железную хватку, он всегда мог напомнить о том моменте в кампании, когда его собственные планы постоянно тормозились или искажались честолюбием и самомнением его «восточных маршалов».
Глава 7
КРОВОПРОЛИТИЕ НА УКРАИНЕ