План D накануне (СИ)

Тропа давно кончилась, теперь шубы на кустах и кромка затона вели его. Слева начался полуостров, среди деревьев виднелись костры. Тонкий слой снега поверх листвы увеличивал трение, приходилось восстанавливать равновесие, ровно дышать. Кислородный голод, нездоровое блаженство, сигналы в голове, попытки унять страх перед тем, что впереди. Когда начались кальсоны и кринолины, он перешёл на джоггинг, лицо уже всё исхлёстано — тот самый контрапункт спорта, тайны, смерти и природы. Хоть все военные кампании развернулись далеко отсюда, это как пауза в них, не передышка, а просто все застыли, кто где был, пар дыхания тоже и сам ноябрь в центральной России, свободна осталась лишь локомоция в посадке, в глухом парке в низине, на извилистых берегах Тускори. Эта интервальная циклическая тренировка превращала педиплен в крутящийся базис, он часто дышал на месте, унимал сердцебиение громадными вдохами, почва под ним проматывалась на валиках денудации, одни и те же деревья неслись то с зелёными кронами, то с красными, то обглоданные пни, то сгоревшие остовы, то горящие, с последним промельком разряда, земля то в воронках, то сплошь в мертвецах, то в мизодендруме по пояс, то в подсолнухах, ручей в месте выхода низвергался водопадом, шубы ветшали, сатин весь истерзан дождями, рваные паруса полоскались по ветру. Он схватился за бока и пошёл быстрым шагом, потом опять побежал. Солнце над ним летало по радуге, красное-жёлтое-белое-жёлтое-красное, перед фонарём вертелась лента из цветной бумаги, пустыня, эоловые столбы, мегаполисы будущего, камерная музыка из неизвестного источника, пещера. Его тренировка начиналась с разминки, но заминкой не заканчивалась.

Мысли монаха затуманились — приходилось принимать решение без предупреждения. Когда Л.К. оказался на расстоянии вытянутой руки, попытался схватить, он увернулся, направив своё движение в сторону училища, он бросился за ним. Бежать приходилось по снегу, его чистили не очень-то охотно, очевидно, полагая, что послал Господь, так здесь думали даже о лопухе в тенистом углу, надо ли говорить о том, что падало с неба; двигаться было тяжело, это напоминало бег по песку, и если бы он в своё время не совершил множество разминок по речным пляжам, может, тот бы его и настиг. Упорно висел на хвосте, отрывисто дыша. Обогнув училище, он свернул в переулок, ко входу в подземелье, теперь открытому. Он поздно сообразил, поняв своё положение, отчаянно взвыл. Л.К. было хотел напомнить о полученном запрете, но потом решил, что это будет излишне оскорбительно для его ума. Сбежал на девять ступеней, убедился, что тот смотрит (злобно и растерянно), но вниз не идёт.

Ступени врубались в каменный коридор, освещённый факелами. Неясные бормотания доносились с обеих сторон. Он прислушался, встал лицом к лестнице, оттопырил рукой левое ухо.

— Бадб, Бадб, Бадб. Истончившийся прокуратор. Иже еси на небеси. Сей факел чадит мне в зраки. Отворите кровь, коли веруете. Здесь вам не Масличная гора и не Афон, старцев не потерплю. Кругом валаамские шпионы и агенты королевы, помните об этом, дети мои.

Настроился вправо.

— Страшно?

— Боязно.

— Думал, ладана понюхаешь, миррой запьёшь и всё?

— Думал, ещё кагора дадут.

— А почему, согласно ономастике, Мария Магдалина — мироносица, а Мария Клеопова — нет?

— Да потому что её Клеопа ёб.

— Ты про ономастику настоятелю скажи, хорошее слово, он тебя в иеромонахи пострижёт.

— А почему наш настоятель похож на существо из-под ворот на фреске Бонайути?

— А как быть, когда тебе скажут заголяться, рясу сразу за подол снимать, или сначала капюшон отбросить?

— А почему у нас полиптих — это складень, а у католиков — опись имущества?

— На то они и католики, сам рассуди.

— А сколько фрикций можно сделать?

— А настоятель знает, что Позвизду из Святой Екатерины пишут?

Снова налево.

— Да не пихайся ты. Что за отчаянная правдивость, это тебе не Пятикнижие. Что? Моисей? Да он же, когда жил у фараона, водил дела с минойскими ростовщиками. Какое мне дело до Моисея? И не перелей крови, Жаклин соскользнёт.

К пяти пополуночи он ступил в подвал лечебницы. Наверх вели каменные ступени, возрастом сильно за семьсот. Сыщик взошёл по ним и оказался у двери. Трижды брал её приступом, перепробовав половину отмычек, в результате отворил. Он стоял в коридоре дома, пока всё ещё ниже уровня земной поверхности. Здание было погружено в сон, но не вполне, как быстро определил сыщик. Кто-то, трое или четверо, пятеро, двое точно в одном помещении, не спали. Один из них — молочник, всего лишь поднялся на службу. Кто остальные, неизвестно, всплыв в жилые пределы, он не без помощи воронки — символа его первого расследования — начал различать обрывки разговора.

— Убери свои ноги, ничтожество, я так и вижу то, что от них исходит.

— Всё из-за этих круглых, я здесь ни при чём.

— Есть хочу, да, да, надоело держать в себе, и я не держу, такое впечатление, что я один хожу на терапию.