План D накануне (СИ)

Они подошли вплотную, отчётливо стали видны очертания, окружённые редкими центрами желвачных систем. Свет фонаря усилился и пронзал всё, выявляя на пути толики азота с примесью странной пыли, словно из космоса. Старики, — один в третьем возрасте, другой в четвёртом, он успел побывать за жизнь и варваром, и христианином, на пороге сенильной деменции, а может, притворялся с начала третьего тысячелетия, следуя лишь своему чувству юмора, усыпляя внимание, кроме того, ощущая его к себе… так и просится на язык, что все кругом него почти всегда должны устыдиться, ведь верного и достодолжного шага невозможно совершить, невозможно объять этот исторический столп и его делания, — стали взбираться к порогу. Следом за подобной растратой сил логично последовала гиподинамия, наверное, он задремлет в передней пещеры, и если там пол под наклоном, то он за ним погонится, но такой, как он, никогда не остановится, вряд ли когда.

— Несмотря на относительно малый срок, прошедший с начала этой нашей новой бодрости отказывающихся от такой духовной пищи, подводим очередные итоги. «Спасибо за культуру — сомнительный вклад. А теперь пиздуй на полку, где мифы стоят» натянуто на пантографах более семидесяти трамваев в Орле, Липецке, Тамбове и Белгороде. «Секты — яд, береги ребят» на соответствующем фоне, где девочку удерживают за косу от опрометчивого шага, на мониторах в маршрутных такси самого крупного перевозчика Черноземья. «Хорошо, что меня воспитала мама, а не какой-нибудь там служитель храма!» самолёты ДРАО Ригидус-авиа пишут по воскресеньям в небе над пятью областями ЦФО. «Руки прочь от системы моно, мракобес! Не дадим в обиду научный прогресс!» значится красными буквами на шести прогулочных лайнерах Московского водного пароходства. «Сектантская свора — антисанитарии опора», «В сердце ножик — я безбожник. Бью открыто — арианитов», «Режим церквей — режим цепей», «Вера во многих сразу вредна, вреднее, чем если бы санинспекция была осуществлена», «Думаете, у вас на истину монополия? Не стать вам умнее Вуковара Анатолия», «Изобличено ими предателя имя», «Держать пост так же бессмысленно, как и валюты рост», «Выкиньте сахар из вашей шипучки — разоблачайте сектантские штучки», «Женщина! Откуси наложнику, отсоси безбожнику!», «Если встретил в гастрономе звероящера, благодари сектанта, твою душу ловящего» на листовках, распространяемых в сочетании с бесплатными презервативами, бесплатными патронташами пакетиков с шампунем для волос, бесплатными одноразовыми гостиничными сланцами и бесплатными билетами на фильм «Андрей Рублев», идущий сейчас в дружественной сети кинотеатров в рамках некоей загадочной ретроспективы.

Кто перед ним, дворянин или крестьянин, пока невозможно было понять. Судя по бороде, вроде и не голубых кровей, но осанка, породистый нос и открытый твёрдый взгляд, какого не бывает у крепостных. Теперь досада брала за эту сцену, которую вполне понять и оценить могли бы только скифы. Немного извиняли обстоятельства, хохот французского генерала над укрытой снегом пшеницей…

— N’etes-Vous pas francais [314]?

— Non. Mais Vous… Vous m’avez pris pour un francais [315]?

— Dans le noir, meme un dragoon ivre endormi sur un affut peut etre pris pour Jesus Christ [316].

— Mais Vous avez raison. Mois, je me trompais aussi comme ca [317].

— Et de toute facon, que faitez-Vous ici, dans ce fourre [318]?

— Voyez-Vous, je suis tombe sur et… ah! Je dois avouer que j’ai l’honneur de vivre a proximite [319].

— Vous avez l’honneur de vivre [320]?

— Si vous voulez bien marcher jusqu’a moi, on en parlera. Je vois que vous etes un militaire [321].

Определённо не француз, думал он, идя рядом, то и дело оглядываясь на медленно сливавшиеся с деревьями шпангоуты. Он представился графом не то Толстым, не то Толстовым, пробормотал имя чрезвычайно впроброс, он решил именовать его про себя просто граф или просто оригинал. Дорoгой сообщил, что не прохлаждается от безделья или прячется от войны, нет. Иессеев уже понял, что имеет дело с субъектом нехарактерного склада, решил до поры принимать его причуды как должное.

Граф и его пещера развивались с разным периодом дозревания, но с таким расчётом, чтобы оказаться в поре исконного состояния, оно же абсолютное, одновременно. Оба они в каком-то смысле являлись реликвариями, но не так просто расстающимися со своим добром, а там, что ни возьми, материал для диссертаций, паразитировать и ещё раз паразитировать. Он долго не мог понять, к чему его тянет, просто к отшельничеству или в определённое место? Приходилось часами созерцать, начинало мерещиться какое-то чуть менее чёрное отверстие на чуть более чёрном фоне; вроде не оно, там, скорее всего, что-то должно было происходить и до него. Намоленное далёким от литературы, но к ней возвращающим, место с особой обстановкой, первобытной и в то же время оснащённой, в первую очередь стенами, в которых бы у него пошло…