План D накануне

Сбывать слам — всё равно что закладывать душу, сложно, с обеих сторон учитывалось слишком многое, чтобы это могло хоть как-то совпасть, оттого-то потом, рано или поздно разошедшись, оба находили, за что друг другу отомстить, но почти никогда не делали этого.

— Работнички-то уже не те.

— В райзен вчера пускался?

— Ну ты и патока.

— Сейчас цикорий сделаю.

— Циферблат мне твой знаком.

— Это цынтовой у тебя? — он кивнул на Пани Монику.

— Ша тебе цынтовой, я фаленги ломзаю, — с презрением бросил он.

— Чёрный месяц есть? — спросил Зодиак.

— Щёголя боишься? — помог наседать Пани Моника.

— Хавира заначена.

— Я его сейчас так припомажу, что он со смеха закатится, — Зодиаку.

— Яро, яманщик, яро.

По всему было видно, что мужик это ушлый, они решили сменить тактику.

— Юман юманистый.

— Обратником не грози.

— Выстульник пропащий уже, отдавай не отдавай, карета мнится, зловон стучит, высмотрел гажий пасынок, перебил и вытурил, чёрт пустоголовый, не стал делаться, а сделался.

Как бы походя он откинул край наволочки, бросил короткий взгляд. Достал из-за пазухи пять голландских дукатов. Зодиак взял, бросив что-то неразборчивое, пошёл отодвигать засов. Сламщик пронзительно взвизгнул и метнулся к нему. Вернул на место, потом сам отодвинул и выпустил их.

Деньги поделили поровну, половину заначив. Если возникнет какая-либо нужда, вызволить товарища из арестного дома, забарабанить академию, утечь из города, исполнить зов забугорных палестин, раздать сламду, откупиться от индукции, вытянуть мокрицын хвост, чтоб хрусты были. Вышло по шесть рублей, один остался не делёным.

В конфекцион они вошли со значением, намереваясь не торговаться и чванливо примерять. Приказчик с перекинутой через плечо тряпичной саженью, которой он превосходно умел душить, сперва отнёсся с недоверием, потом со страхом, угадав по приставшему запаху сырости Хитровку, однако сдержал себя, ожидая, что последует дальше, а к уходу почти успокоился. Полтергейст взял соломенное канотье, остальные по котелку из фетра. Сюртуки, штаны, какие по росту, сорочки чтоб немаркие и штиблеты. Старые полушубки и тулупы решили до времени оставить здесь, пользуясь тем, что погода установилась не морозная. Выйдя на улицу, они сначала не узнали друг друга и стали расходиться в разные места, где могли ждать товарищи, но самый зоркий Пани Моника умудрился всё же узнать своих и объясниться. Собравшись, они поняли, что соваться в вертепы окрестности ныне не с руки и будет возмущение. Им дорога в приличный кабак, с музыкой и певичками. Я. так разошёлся, что нанял извозчика (на лишний рубль), велел катить в хорошее место, где к людям с деньгой питают правильную ксенофобию. Извозчик почтительно кивнул и привёз на Тверской бульвар в новомодный шалман Патрикеева — те же половые в мадаполамовых фартуках, а то и голландского полотна, в шёлковых поясах с заткнутыми лопаточниками для марок, выдававшихся из кассы в количестве, обыкновенно, двадцати пяти рублей. Ресторан Патрикеева для пацанов из окрестности был слишком заковыристый, вроде «Каторги», только без смерти, но, нафорсившись перед извозчиком, идти на попятную и не входить в высокие створы стало уже невозможно — детская эмоция, и не пахнувшая практичностью, которая, казалось бы, выковывалась в такого рода судьбах.

Войдя в залу, они оробели. Над головой висела громадная хрустальная дура, столы и стулья под лаком, с мягкой обивкой, на такой никогда не сиживали, кроме Пани Моники, чей отец имел средства, однако был странноват, и Полтергейста, по иным причинам личного свойства. Подплыл седобородый половой, одарив недобрым взглядом, но всё же клацнув лёгким поклоном, предлагая проследовать за собой.

— Когда выбрать изволите, кликните, — оставляя на столе кожаную книгу.

Меж тем не все столы оказались свободны. За одним сидела чинная пара бугров. Кроме них в зале обедали двое господ разного возраста, вроде отца и сына. Предположительный отец имел строгое лицо, с бакенбардами и подусниками, во всякое время старался посильнее нахмурить линию бровей, что ему не мил антрекот, не мило шампанское, а более всего не мила соль из солонки, которой он часто тряс. Предположительный сын выглядел безразличным, молча писал или рисовал в кожаном гроссбухе, откуда, как заметил сидевший к ним лицом Пани Моника, выпал было свинцовый кастет, но сын ловко подхватил его в воздухе.