План D накануне

— Вы готовы оклеветать «Современник» ради немедленного освобождения и возврата вам изъятых при аресте бумаг?

Он резко опустил голову, поняв, что оказался одурачен, обмяк.

— На какие области человеческих знаний вы стремитесь оказать своё влияние?

— Когда меня пришли арестовывать, спросили, который тут религиозный философ, опираясь на это, я прихожу к выводу, что ваш вопрос задан либо как риторический, либо как такой вопрос, которым прощупывают почву, либо же такой, который задают, когда нечего спросить.

— Внесите это в протокол, — в свод подвала. — Случалось ли вам участвовать в аукционах?

— Опять риторика, поскольку мне совершенно точно известно, что я арестован из-за аукциона.

— Вам приходилось устраивать аукционы?

— Доводилось и устраивать.

— Где вы обыкновенно устраивали их?

— Послушайте, не надо подводить меня под то, чего я не совершал. Я устраивал только один аукцион. И проводил я его в каком-то доме, что сдавался тогда под подобные нужды.

— Что выставлялось на торги?

— Ха, в том-то и была его суть, что никто толком не мог сказать, что именно он покупает.

— Прошу объяснить.

— Заявляю, что это объяснить невозможно.

— Заявляю, что религиозный философ должен уметь объяснить что угодно.

— Занесите в протокол эту инсинуацию, — крикнул Влияние в свод подвала.

— Не заносить эту инсинуацию в протокол.

— Сколько книг вы издали в прошлом году?

— Три.

— Почему именно столько?

— Малые мощности типографии, нежелание народа к чтению, неграмотность большинства и прочее подобное. Весь огнь в журналах.

— Вы считаете, что добросовестно относитесь к своим обязанностям издателя?

— Разумеется.

— Кого вы считаете лучшим сочинителем, Николая Чернышевского или Александра Островского?

— С моей стороны некорректно было бы давать ответ на этот вопрос.

— Я не из литературного обозрения и не из Чертковской библиотеки.

— Всё равно некорректно, именно по причине моего ответа на ваш первый вопрос.

— То есть вы отказываетесь показать нам на требуемое?

— Смотря чем мне это грозит.

— Как самый минимум тем, что сей отказ будет занесён в протокол, а я как человек имеющий причастность ко многим протоколам советовал бы вам относиться к ним как к чему-то самому серьёзному в вашей жизни. Попасть в протокол — всё равно что попасть в формуляр третьего отделения восемнадцатой экспедиции.

— В таком случае я заявлю третьего в ваш список и скажу, что лучшим почитаю Николая Лескова, а Чернышевского и Островского уже за ним.

— Сколько книг Лескова вы издали в шестьдесят четвёртом году?

— Помилуй Господи, да он и написал-то в оном только одну.

— Её именование, быстро.

— «Леди Макбет нашего уезда».

— А «Житие одной бабы»?

— Его он написал в шестьдесят третьем и уже опубликовал в «Библиотеке для чтения».

— «Библиотека для чтения» — это журнал? так или нет? быстро.

— Это журнал.

— Значит, вы полагаете, что издания сочинения в выпусках журнала достаточно и публиковать его отдельной книгой не нужно?

— Да с этим Лесковым вообще ничего не поймёшь, он всё переписывает и переназывает.

— Отвечай на вопрос, каналья.

— Хотелось бы знать, как быстро мне отвечать, ибо дать разъяснения на этот вопрос быстро не выйдет.

— Отвечайте быстро, вы, негодяй.

— Нет.

— Внести в протокол, — взревел он. — Со сколькими лавками вы содержите договоры? Состоят ли с вами в родстве переводчики с английского? Как часто вы стираете пыль с печатного станка? Сколь строго вы надзираете за теми из редакторов и правильщиков, которые нерадивы и тупоумны? Достаточно ли вы подаёте на бедность ксилографам? Сколько у вас есть инкунабул, и сколькие из них были вами украдены в широком смысле этого слова? Всякую ли литеру на станках вы чтите и проговариваете? Ставите ли вы свечу в храме эстампажу? Надеетесь ли вы на изобретение линогравюры? Бросаете ли вы кость критикам? Участвуете ли вы в меценатстве писательских грантов? Заведено ли у вас еженедельное чаепитие с разъездными книготорговцами? Отлиты ли у вас в бронзе бюсты Новикова и Смирдина? Отлиты ли у вас в гипсе бюсты Новикова и Смирдина?

Тщательно выверенный остров педимента среди леса и гор в пяти тысячах вёрст от Москвы в сторону Китая. Через небо видно стратосферу со всеми её особенностями, лес вокруг грозит однажды сжаться и вытянуться так, что ни одна птица не найдёт взглядом арестантов. Начальник тюрьмы усыхает от нервических переживаний, боится ходить в рудники. В те посменно гоняют всех каторжников добывать свинец и серебро.