План D накануне

— Неужели не понятно, что парень искал пистолеты размером с Аю-Даг, палить по дворцам издалека. Есть мнение, что в виде голов каких-то там далёких от действительности архетипов, почему они их и лишились. Ну вот эти головы и могли вскормить все мыслимые и немыслимые планы, что только такие господа, как этот Лунин, все эти Бочаровы и Торсены, и Пестели с Апостолами, хотели вскормить. И во всех каторгах и крепостях, где они перестукивались клювами через окаменевший мох, искали их или о них сведенья, а наш католик уверил всех и сам себя, что умнее других и удачливее во сто крат.

— Судя по вашему тону, тут что-то не так.

— Само собой. Очки-то ему на что, головы разглядеть с высоты трёх тысяч вёрст?

— Умоляю, не томите.

— Головы не богов, а селёдки, соображаешь? Главное — во что они завёрнуты.

— И во что же?

— Чёрта с два я опущусь до сплетен, тем паче что мнений много. Сам вникай, тебе там наверху ещё долго жить.

— Ну а кто его такого бывалого порешил здесь, среди горного округа?

— Я, кто же ещё. И так тебе здесь любой ответит.

Он не то чтобы отшатнулся, однако несколько оцепенел и сам понял, что, скорее всего, побледнел.

— Громко храпел? — только и сумел выдавить он.

— Окончено, парень, окончено.

— Так вы до или после сюда спустились?

— Думаешь, я из-за одного железноклювого, пусть и такого, который всех прочих железноклювых и их бедных жён обскакал, стану что-то там изменять в своей жизни?

Он шёл по штольне с низким сводом, пока не достиг вбитых в породу колец. Лез, лез в глубочайшей задумчивости, наконец уткнулся в железную пробку, слишком тонкую для решётки или люка, она тихо задребезжала. Свободной рукой, зацепившись за вольт локтем, толкнул лист, силясь совладать с тяжестью. Сверху ударил запах лесной ночи, сдобренный реакцией в сопках. Вдали ухала сова. С большим изумлением он узнал, что выбрался наружу из могилы Лунина.

После объявления миниатюрной амнистии поток не захлестнул Бутырскую заставу, не понёсся через Камер-Коллежский вал, наученные горьким опытом, они решили сначала осмотреться, каковая возможность не была им предоставлена во время допросов, надо думать, соскучились по осмотрительности.

Неотвратимо приближался аукцион, закрытый, по английской системе. Участники повышают цену, пока один, предложивший самую высокую, не признаётся победителем. Он немедленно становится обладателем лота, факт последней цены, не оспоренной более высокой, исполняет сделку. Из четырёх граф, по которым нужно было отработать — подготовка, осмотр аукционного товара, торги, исполнение аукционной сделки — им оставалось две.

Пани Моника закрыл глаза, открыл, вокруг ничего не изменилось. Возможно всё, поскольку они ночевали в выколотой окрестности, но самое главное, что Монахия так же, как и тогда, была рядом. Где-то справа шёл повальный шмон. Дребезжание выбитого стекла, грохот полицейских сапог по крышам ночлежек, навесов и галерей, отголоски слов, которых она не понимала, всякая брань и крики, нечленораздельные, команды корректировок агентов и исполнителей, тех, кто врывался.

Неожиданные шмоны на Хитровке случались редко, все повальные бани, подобные нынешней, сперва утрясались с кхерхебами, потом о фитиле узнавали всё вплоть до часа, в который ряды полицейских войдут в окрестность. По счастью, они уединились и уснули в захолустной церкви, а те, как правило, не числились среди возведений, подлежащих осмотру. В них неловко было и миловаться, но та, что они выбрали, считалась вроде заброшенной или отпущенной из лона в вольное плаванье, это идеально подходило их целям. Он взялся за аналой и с хрустом суставов поднялся.

Гвардия, всегда побитая, входила в окрестность. Это были волки, друг другу — барсы, непосредственному начальству — медведи в спячке, высокому — опарыши. Полицмейстер им эти акции согласовывал, но результатами не интересовался, если только не имелось директивы, раздувавшей какое-либо дело. Агенты, по его мнению, — это те же наёмники, кондотьеры, только в ситуации с Хитровкой у них гораздо больше внутренних доводов, они по три раза перекидываются, сами уже не понимая, какая сторона что преследует. Клички каторжников сливаются в одно непроизносимое имя Бога, который, судя по суффиксам, способен размножаться. Очевидность действий держится на монолите устава и инструктажа перед шмоном, резко войти и схватить, не обращая внимание на несущееся со всех сторон кукареканье и фразы, значащие не то, чем кажутся. Смысл терялся, уже пока они туда шли и делились друг с другом непрестанно обновляемым опытом. Хитрованцы попугайничали командам квартальных надзирателей, стояли возле рычагов к ублиеттам, там на дне скопилось форменных шапок и фуражек как нигде в снабжении.