План D накануне

Он сталкивал и перемешивал с миром шайки свой — бесконечных нарративных эффузий, от чего то, что ранее царило в номере, по мнению пока только антиквара, медленно начало приближаться к отстаиваемой им реальности.

— Что за совет?

— Прошу прощения…

— Что за совет? — Он тоже неплохо улавливал все эти теургии и не желал уступать.

— Вам нужен пятый в шайку.

Пани Моника вздрогнул.

— Пятый? — в один голос воскликнули изумлённые Полтергейст и Ябритва.

— Тебя, что ли?

— Разумеется, меня, это же очевидно. Я ловок, имею сноровку в ваших делах, безжалостен, слишком много знаю, и, самое главное, мне не нужна доля. Понимаю, это скорее вас насторожит, удобоваримая для всякого корысть более привычна, однако я честен с начала и буду честен до конца.

— Что же тебе тогда?

— Разгон крови от застоя, ощущение полноты жизни, возможность занять свободную пока часть пятницы, выбирайте что угодно.

— Да уж, с корыстью было б правдоподобней.

— И это мне говорит человек, который поверил стогу сена, — сказавши это, он едва не зажал рот обеими руками, как если б не хотел дать вырваться словам.

В то мгновение, когда он сообщил Л.К. о намечающемся дезертирстве властей, тот размышлял об ином. Состоялось краткое совещание, они утвердили и ещё раз провозгласили главенство долга международного сыщика над вывертами власть имущих. Расследовать и ещё раз расследовать!

Все собранные и с таким трудом развешанные документы без порядка, кроме того, чтоб больше влезло, жандармы затолкали в огромный фургон везти в столицу, а там медленно утрачивать.

Что-то мог знать один из кхерхебов. Нечто из свидетельств Геродота, коптов, катаров, из логических выводов на основе данных, которые на первый взгляд таковыми не являлись, всё было спланировано настолько досконально, что это даже не вызывало подозрения, в данном контексте не больше чем переживания, а почти давало ответ на вопрос, чему служила эта постановка со смертью Изамбарда и в связи с чем всё вдруг стало развиваться настолько стремительно. Любого вида лодка наводит на погребальный обряд, без разницы, баркас или солнечная ладья, свобода у них всегда связывалась с анархизмом, без каковых сам институт жречества вряд ли дотянул бы до предмиллениума; вообще для их конторы момент, когда мистика будет обнаружена в технологиях, был всего лишь равнозначен моменту, когда Божество вновь соединится с механизмом. А, например, то, что впоследствии привело к использованию двузначной системы для обозначения года, как раз сейчас лежало в кармане у одного из них, и он в любой миг мог стать фигурантом дела.

Было время, когда Николай Захарович хорошо жил, создавал миры и преисподние к ним, единственно для того, чтобы устроенное для людей выглядело правдоподобней. С тех пор, как одна каким-то образом осталась, гарантировав ему своеобразный вид бессмертия, подбытия, чистилища или жидовства вечного, называйте, как хотите, всё и закрутилось, его имя стало фигурировать во всех проклятиях, из генералов опустили в рантье такого и эзотерического, и вместе с тем гнусно-рекламного рода, что собственная челядь не признала и выгнала по тем самым улицам и волочиться. Он идёт, а Хитровка тем временем больше и больше выкалывается, многосоставным стеком, который далеко не один; словно кто-то кидает песок на стекло, размачивает его вязкой кёльнской водой и развозит в фигуры, деля массу на ночлежные дома и переулки, а он, может, задумывал храмовый комплекс сна и благой жизни в самом центре империи; идёт, тележка с книгами дребезжит по булыжникам, кто-то может его видеть; пробовал выйти за Солянку, но неведомое ударило в лоб так, что потом из сапог пошёл дым, и вся любовь, а сзади уже берут под руки, тянут за рукава, если он выказывает строптивость, сопровождают, понять бы кто; когда девки, когда черти, когда ходячие мертвецы с водорослями на ушах, все, кто жил, остаётся…

Что-то отдавать, вероятно, деньги, что-то брать, как будто задумано неприхотливо… да даже в этих двух действиях до чёрта лакун с пастями, каждый заявленный участник в меру онтотеологичен, это раскрывающиеся раз в десятилетие смерчи, где под складками и чешуёй ветоши горит огонь дожития, раз уж на это направлены их силы. Получается, их омнибусу и так суждено подорваться, только не из-подо дна. Аукцион уходит резко влево к вокзалу, занос длится, скрежещет вбитый полозьями наст, упряжь бьёт в пену на холке, копыта втыкаются под углом, изнутри штора отдавливается плечом, и можно мельком разглядеть ничего не сообщающий фрагмент свалки в оконце. Торги есть борьба, чья цивилизованность с определённого момента не зависит от устроителей; хитрованцы трёх веков уже, конечно, не столь подозрительны, почти каждый выезжает на личном опыте, на смехе и на привычном подавлении аффективной машинерии.