Считалось, что А. пришёл в монастырь вскоре после основания в XI-м веке. Лучше самой летописи помнил он все главные, да и второстепенные вехи обители, охотно выставляя их под дула сомнения (обет молчания каким-то образом всегда и прихотливым путём трактовался им в свою пользу); память и впечатление, что, вкупе с его внешностью, это производило. Готлиб сожалел, что не успел потолковать с ним до приезда сыщиков, но рассчитывал сделать это немедленно после того, как настоятель достаточно их обелит. Не оглашались маяки расследования и результаты, это было бы хоть любопытно. Прославление, умноженное на аллилуйщину сыщиков, звучало столь приторно, что сводило зубы. До небес кричалась их Tapferkeit [54] во владении увеличительными стёклами и бестрепетность (о да, дни напролёт расспрашивать старого монаха да копаться в библиотеке, вот уж дерзание), а также, разумеется, ум и проникновение. Не единожды он «интриговал» публику, мол, во время «Дела Агафангела» консультанты походя раскрыли немало побочных тайн монастыря, но ни одна конкретно не объяснялась. Сделал намёк на «тайну старого корпуса», подлец, всё равно что аннотация, оканчивающаяся points de suspension [55].
В старом корпусе помещались ныне необитаемые кельи первых профессов. Агафангел пользовался всяческими привилегиями, списываемыми на то, что если он будет драть глотку ещё и на песнопениях, то вообще растворится в эфире. Он просыпался в два пополуночи, как и вся братия, но не шёл потом ни на малую службу, ни, соответственно, на великий канон. Далее у монахов по расписанию стояла обедня и три четверти часа можно было соприкасаться капюшонами в режиме «католическое вольно», он же облагодетельствовал своим присутствием общество в пять тридцать, когда все пытались сопоставить с буднями действительности наставления отца-аббата в зале капитула. Не вдаваясь в каждый пункт графика, можно сказать, что у него имелось не так уж много свободного времени застигнуть его одного и обсудить книгу и Клеменса Брентано, вероятнее всего, именно он приезжал сюда от ордена в 1830-м. Если кто и мог говорить о событиях давностью в шесть с половиной десятилетий, то только он, раз уж помнил, как монастырь перешёл в руки иезуитов в 1626-м, о чём постоянно наставлял. Это был самый жуткий его страх, хотя за без малого тысячу лет случались вещи и похуже.
В Ханау, только рассматривая возможность навестить обитель, он ещё многого не знал про орден, основанный Доротеей, хотя руководил всей шайкой Брентано. Приметив шпика с бакенбардами и справедливо заподозрив недоброе, он решил напрямую настигнуть его и расспросить как полагается. Бежал со всех ног по предзамковой аллее, выскочил на улицу, перпендикулярно авеню, еще мог видеть, как он прыгнул в белую карету, не успел затворить дверцу, та сорвалась с места, лишь зловеще взметнулся стек кучера. Готлиб остановился и успокоился. Белая карета в этом городе, где ещё недавно вместо домов стояли одни клетки… Да он уже не раз морщился при виде неё, обязательно разыщет; огромное ландо со световозвращателями цвета снега, это… не кэб на Стрэнде.
[51] Пространственное расположение
[50] Слово в слово
[49] Насильственная смерть
[48] Булыжники
[47] Ружьё, которое не знает промаха
[46] Человеческие шаги
[45] Абажурах
[44] Церквей под склады
[43] Букв.: скупщики детей
[55] Многоточие
[54] Доблесть
[53] Алхимическая посуда
[52] Механические крылья
Несмотря на великий кризис образа-действия, вчера Р. ездил обсудить сложившуюся ситуацию с одним сколотившим себе репутацию интеллектуала кинорежиссёром, ещё не имевшим собрания отточеннейших произведений в полной мере, в той, в какой те же Хичкок, Бергман или Уэллс, но очень перспективным, бывшим на Тасмании проездом; позавчера целый день мешал в котле, сегодня на него нашла апатия.