План «Ост». Как правильно поделить Россию

Нет, не японское нападение на Пирл-Харбор побудило Гитлера самому ввести Америку в немецкую войну, от чего он ее раньше по мере сил удерживал, а успешное русское контрнаступление под Москвой, которое подтверждало интуитивный вывод Гитлера, «что победа больше не может быть достигнута». Об этом можно говорить с некоторой уверенностью. Но это не объясняет поведения Гитлера. Даже рассматривая это как шаг отчаяния, объявление войны Америке не имело никакого смысла.

* * *

Было ли это объявление войны завуалированным призывом о помощи? Ведь в декабре 1941 года выявилось не только то, что потом подтвердилось в дальнейшем ходе войны – что Россия с ее более чем двумястами миллионами населения была просто мощнее, чем Германия с ее восьмьюдесятью миллионами. Выявилось и другое: когда русскому народу стали ясны намерения Гитлера, немецкой силе была противопоставлена сила русского народа. С этого момента был ясен также исход: русские были сильнее прежде всего потому, что для них решался вопрос жизни и смерти.

Контрнаступлением под Москвой русские доказали свою вновь обретенную волю к борьбе. Мгновенной «наполеоновской» катастрофы при двойном действии русского наступления и русской зимы удалось избежать не в последнюю очередь благодаря силе воли Гитлера. Но можно себе представить, что Гитлер теперь хотел вызвать англо-американское западное вторжение в Германию, чтобы, по меньшей мере, проиграть войну не против России, а против западных держав, от которых побежденная Германия могла надеяться на более мягкое обращение. Однако против этого говорит то, что тремя годами позднее, когда дело действительно дошло до выбора, лучше ли принять смертельный удар с Запада или с Востока, Гитлер сделал обратный выбор. Против этого говорит также и то, что Гитлер точно знал американское отставание в мобилизации и вооружении: зимой 1941/42 годов западные державы при всем их желании были еще неспособны к вторжению, американцы еще меньше, чем англичане.

Или Гитлер надеялся через создание американо-английско-русской коалиции, которая могла быть только очень неестественной коалицией, посеять разлад среди его врагов? Может быть, он особенно верил в то, что как раз Америка с Россией очень скоро должны вступить в спор, который он тогда мог бы использовать, чтобы вытащить голову из гильотины? Это было бы в ситуации, в которой «победа больше не может быть достигнута» хотя и спекулятивное, но вообще говоря, не совсем нереалистичное обстоятельство. Россия и Англия/Америка действительно, в последующем ходе войны многократно и очень серьезно спорили друг с другом, в 1942 и 1943 годах о «втором фронте в Европе», в 1943 и 1944 годах о Польше, и наконец, в 1945 году о Германии (при этом, конечно, Англия Черчилля была много более настойчивым спорщиком, чем Америка Рузвельта).

То, что позже стало «холодной войной», подготавливалось уже во время Второй мировой войны. И даже в 1941 году не требовалось ясновидения, чтобы считаться с таким развитием. Но только потом, когда оно началось, Гитлер не предпринял ничего, чтобы его использовать. Вероятно, он мог бы получить сепаратный мир с Россией на основе статус-кво 1942 или даже 1943 года (когда русские одни, истекая кровью из тысяч ран, несли на себе почти весь груз войны и напрасно требовали «второго фронта в Европе»), но он всегда отбрасывал от себя эту мысль. А возможность мира с Западом он упустил вследствие чудовищных преступлений, совершенных как раз после 1941 года.

* * *

При поиске мотивов необъяснимого для Гитлера объявления войны Америке указывают только на предположения, так как он сам свои мотивы не открыл. Это объявление войны является не только самой непонятной из ошибок, с которой он превратил почти полную победу в 1940 и 1941 годах в неизбежное поражение. Оно было также самым единоличным из его многих личных решений. Прежде, чем он объявил об этом перед созванным для этой цели заседанием рейхстага, он не говорил об этом ни с одним человеком: ни с генералами его воєнного окружения, с которыми он с начала войны против России проводил большую часть своих дней; ни с министром иностранных дел; ни со своим правительственным кабинетом, который он уже с 1938 года никогда больше не собирал. Но перед двумя иностранными посетителями, датским министром иностранных дел Скавениусом и хорватским министром иностранных дел Лорковичем, он уже 27 ноября вел странные речи, которые были записаны.

В это время русское контрнаступление еще не началось, а немецкое наступление на Москву было только остановлено. «Я также и здесь действую без эмоций», – сказал он. «Если немецкий народ однажды не будет достаточно сильным и не будет готов жертвовать собственной кровью ради своего существования, то он погибнет и будет уничтожен другой, более сильной державой… Я не буду тогда оплакивать немецкий народ».