Планета грибов

«Для нас – конечно, а для них… Как ты не понимаешь! Они – другое поколение. Мне мать рассказывала: когда запустили спутник, для них это было счастье! Оказалось, все не напрасно: и война, и нищета, и тяжкая работа… Говорила: мы и сами летали, будто у нас выросли крылья! Поздравляли друг друга: дожили, мол, до новой эры, космической! Догнали и перегнали Америку! Теперь мы самые первые, а американцы – вторые!

Ему показалось, Марлен вот-вот поймет: дело не в том, как мы сами относимся к космосу, а в уважении к собственной истории.

Марлен поднял голову:

«Спутник – это какой год?»

«Вроде пятьдесят седьмой».

«Точно, – Марлен кивнул. – Пятьдесят шестой – Венгрия. Кстати: не помнишь, а американцы когда запустили? А я помню. В пятьдесят восьмом. А теперь взвесь: стоило ли ради одного года?»

«Но они-то не знали!» – он заступился за родителей.

«Они не знали, а мы знаем».

Хотел переспросить: и что? Задать вопрос, которым срезал его Марлен. Но тот уже не слушал. Смотрел куда-то мимо, в пустоту. В этот момент, проследив направление его взгляда, он и понял – окончательно, так, что дернуло вырванный зуб, точнее, лунку, в которой ничего не осталось: у них разная история. У Марлена она – своя. А еще. Вдруг почувствовал: прав не он, а Марлен.

«Знаешь, о чем я мечтаю? Найти великого автора и перевести», – это вырвалось само, на волне Марленовой правоты. Все-таки остановился вовремя. Признался, но не до конца. Не решился высказать самое сокровенное: перевести, чтобы почувствовать себя почти богом. А как иначе назовешь существо, разговаривающее на равных с великим автором?

Думал, Марлен скажет: старик, ты опоздал. Всех великих уже перевели. Но он сказал: «Старик, ты опоздал. Автор умер. Остался только текст. Как его воспринимает читатель. Все остальное – от лукавого: сраный марксизьм-ленинизьм».

«А куда ты дел переводчика? – на этот раз он решил стоять на своем. – Переводчик – лучший читатель. И вообще самая лучшая профессия. Древняя». – «Ну уж, – Марлен хмыкнул. – Не древней проституции». Его покоробило сравнение: «Да нет, ты подожди. Я серьезно. И вообще не о том. Переводчик – это шире профессии. Каждый человек – переводчик божьего замысла…»

Сказал и почувствовал ноющую щеку: сейчас уж точно поднимет на смех. Но Марлен сказал: «Ага. Согласен. Вот и я говорю: мы – херовые переводчики».

Он возмутился: «Да как ты можешь! В СССР – блестящая переводческая школа», – торопясь, перечислял имена.

Марлен выслушал мрачно. Потом сказал: «Старик, не суетись. Речь не о школах. О божьем замысле. Я тебе говорю, замыслов два: один – для них, – он кивнул на портфель, в который спрятал французскую книгу. – Другой – для нас, для одной шестой. Всё, что несут на лекциях – достижения их науки, – надо просто сжечь. Какие из них переводчики? Брось! В большинстве – обыкновенные прохвосты. Вот западные ученые – молодцы. Тоже история – не дай бог… Но сумели, выкарабкались. А мы все барахтаемся», – Марлен стукнул кулаком.

«Но послушай, – ему не терпелось восстановить справедливость. – У нас тоже были прекрасные теоретики. И в Москве, и в Ленинграде… особенно в Ленинграде», – хотел привести примеры, но в памяти будто что-то схлопнулось.

«Ага. Вот именно. Особенно в Ленинграде. Пока мой папаша со товарищи их всех не…» – ребром ладони Марлен резанул себя по горлу.

«Что значит – со товарищи?» – он поелозил на колченогом табурете.

«Тебе, – Марлен осклабился, – списком? Ну нету у них имен. Исключительно партийная принадлежность. Имя им – легион. Моя бы воля, взорвал к чертовой матери. Не постигаю, чего ждет бог, если он, конечно…» – Марлен скис.

Он подумал: что-то путает. Одно дело – в тридцатых. Тогда действительно уничтожали. Но те, чьи имена вылетели из памяти, умерли своей смертью. Спорить все-таки не стал. Спросил: «Ну взорвешь, а что потом? Думаешь, человечество проснется в Раю? – ему хотелось продолжить, раз уж такое дело, договорить до конца. – Вот ты ругаешь наше прошлое. А как тебе такая теория: великие произведения рождаются исключительно в аду? Нынешняя Европа с ее райской жизнью…»

«Насчет рая – не знаю. Не бывал, – Марлен оглядел комнату: стол, покрытый драной клеенкой, заставленный немытыми чашками; кровати вдоль стен; чьи-то штаны, рубашки, полотенца вперемежку с библиотечными учебниками и книгами – как человек, проснувшийся в чужом незнакомом доме, недоуменно, будто пытаясь понять – как он здесь оказался. – Да кто меня выпустит!»

«А ты бы… хотел? – он переспросил шепотом – вдруг кто-нибудь услышит.

«Хотел, не хотел. Какая разница? А ты?»

«Нет, я бы нет, – затряс головой. – Это же навсегда. Не знаю… как в космос, на другую планету».

Марлен вынул бутылку. «Что касается ада… В этом говне нам даже ад не светит. Так, случайная нарака… Может, кто-то и выберется, но большинство… Дальше – только бардак, последовательная деградация. Знаешь такое слово: вырождение? – Налил до рисочки, поднял стакан. – Пью за тебя, наш путь!»