Планета грибов

– Греет, – рука с перламутровым маникюром лежала на конфорке. – Маша, подай-ка бланк.

Девица, прозябавшая за соседней кассой, порылась и протянула.

Красный сарафан сопровождал тележку с рулоном. Тележка выруливала к свободной кассе. Девица, подавшая бланк, встала:

– Галин Степанна, я – попи́сать, покараулите? – удалилась, цокая каблучками.

Тележка, на секунду замерев в недоумении, покорно отъезжала назад.

– Пять тысяч триста семьдесят.

Открыла кошелек, вынула карту. Кассирша нахмурилась и покачала головой:

– Принимаем только наличными.

– Почему? У вас же… Вон… – смотрела на считывающее устройство.

– С утра не работает. Телефон отключили.

– А… когда подключат?

Тетка развела руками:

– Может, завтра. А может…

– У меня… – порылась в кошельке, – только пять… – вынула тысячные купюры, расправила веером.

– Ну а я-то чего! Приходите завтра…

– Так, – стояла, оглядываясь. – Где у вас банкомат?

– У нас? Нету. Или возьмите другую. Отечественную… – в голосе посверкивало тайное удовольствие.

Тетка в красном сарафане прислушивалась, словно принимала участие. Судя по выражению лица, на стороне кассирши.

Перемогая вязкое бессилие, двинулась обратно.

Стояла, смотрела на ценники. Будто поставили на одну доску – с красной теткой, с пестрым, в дрыздочки, линолеумом, с убогим торшером…

«Идиотка. Привыкла, что везде банкоматы… В принципе, подъехать к конторе, там точно есть… – тут только сообразила: разница – триста семьдесят рублей. Если бы не дала конторской девице… Развернулась и пошла к выходу. – Там их не будет», – нащупала темные очки.

Эти заканчивали погрузку. Супруг разматывал веревку. Толстый рулон торчал из багажника синих «Жигулей».

Подавая назад, поймала взгляд отечественной женщины.

…Не хочу… Не хочу и не могу… Молчат. Все равно слышу – каждое слово. Почему?.. Господи, да потому! Потому что сама состою из этого…

Работала, вертелась как белка в колесе. Лет пять назад наступило равновесие. Так в бизнесе не удержишься. Любое равновесие неустойчиво: либо вперед, либо – назад. В позапрошлом году поняла: здесь, в России, вперед уже нельзя. Всё начинает буксовать – прибыли, затраты. Вымогатели совсем оборзели. Но дело не только в этом: что-то еще, не вполне ясное. Ощущение смутной опасности, которое стоит в воздухе: надо валить! Не так как в начале девяностых, не на свой страх и риск, не очертя голову. Есть время, чтобы отойти на заранее подготовленные позиции…

– Да, – ответила, притормаживая.

Партнер говорил медленно, на своем туговатом русском. Дослушала, не перебивая.

– Нет… Возникла небольшая задержка, но, надеюсь, через несколько дней. Максимум через неделю… Да, я знаю… – смотрела на высокий забор, рядом с которым остановилась. – Не в городе… Нет, – помедлила. – У родителей.

С той стороны установилась недоуменная тишина.

– Оформляю документы. Долго объяснять, – подумала: и не к чему.

За сплошным забором высился кирпичный дом, аккуратно оштукатуренный. Углы обложены декоративным камнем. Тарелка на крыше. У себя в Репине не обратила бы внимания: там такие дома – обычное дело. Можно сказать, средней руки. «Старый снесли, построили новый… Еще повезло с местом. У самой дороги. Есть где развернуться цементовозу, грузовикам с песком и гравием».

Агент, продававший участки, предлагал на выбор: Репино или Комарово. Дача в Комарове – мечта отца, писательский рай, в который, как ни старался, так и не сумел проникнуть. Честно говоря, екнуло: «А что, если?.. Так сказать, идущие за нами…» А потом представила: за каждым забором – писатель и жена писателя. Родители – многократно умножившиеся, населившие эту землю…

Второй этаж выдавался широким балконом. Сквозь балясины проглядывала ротанговая мебель: стол и три кресла. «Выходят, созерцают убогие окрестности: дома-развалюхи, времянки, сараи… Воображают, что отделились от соотечественников… Зажили новой жизнью…»

– Конечно, позвоню. Чао-чао…

Подъезжая к ДЭКу, подумала: «Или все-таки покрасить?.. Нет, – на этот раз решила твердо. – Не успеть. Пока вызову, пока… —

* * *

– А подите к черным!

Он моргнул. Фраза, повисшая в воздухе, на слух напоминала ругательство.

В ДЭКе ответили: рабочих нет, ищите частников. Потоптавшись у вывески, направился к рынку. Овощные бабки стояли за прилавком. Кабачки, мутные банки, ягоды в пластмассовых майонезных ведерках – на этот раз только крыжовник. К черным его послала костистая, самая высокая из трех.

– Да уж тогда к белорусам! – другая, одетая в мужской пиджак с широкими подложны́ми плечами, перебила.

– К белорусам! Белорусы-то сдерут! – третья, у которой вчера купил смородину, сбрызнула пучки: укроп и петрушку.

– Так зато и сделают. А черные – чего? Вон у меня, прошлый год, – костистая распрямила спину, став еще выше, – надо яму. Подрядились копать. Ладно, говорю, ройте. А они: бала́-бала́ по-своему, – она замолчала, будто ожидая ответной реакции слушателей.

– И чего, вырыли? – бабка в пиджаке сверкнула глазами, предвкушая страшный рассказ.