Планета исчезающих слов

Я сел, уперевшись локтями в стол и вжав лоб в кулаки. Понемногу отпустило. И пришла спасительная мысль ухватиться за что-то такое, что вернуло бы ощущение собственного я. Как говорила психолог из соседней лаборатории, – «Вспомни, когда тебе было хорошо?».

      В моём случае ответ прост до банальности – в детстве. Ну, если выкинуть один не очень приятный период. Детство ведь длинное, как целая жизнь. Я мечтал о полётах, а моим кумиром был Чен Ройс – знаменитый астронавт, покоритель Молчаливой. Его видеорепортаж с планеты пересмотрел столько раз, что выучил почти наизусть. Почему я так зациклился на этом видео? Что оно для меня? Точка отсчёта, опора или источник силы? Вот сейчас и проверю.

Не знаю почему из всех знаменитых астронавтов я выбрал именно Чена, но мне хотелось быть на него похожим, я даже причёску такую себе сделал – длинную косую чёлку. И ещё рисовал шрам над левой бровью, который он получил в испытательном полёте. Я собирал всё, что только можно было о нём найти. И даже знал, что чёлка была призвана тот шрам прятать. Как появилась эта метка, и почему он так болезненно к ней относился, открылось много позже.

Я встал, вытянул из бара чудом уцелевшую бутылку вина со старинной пробкой – плод многолетней моды на всякую древность, и вытащил из рюкзака не съеденный в полёте и красиво запакованный завтрак. Как всегда на Юкке, к завтраку прилагался пакетик зелёных водорослей, для землян совершенно невыносимых на вкус. Я не стал их выбрасывать, а высыпал и аккуратно разложил на крышке от упаковки – пусть сохнут, порадую любимого друга. Захватив вино и завтрак, поднялся на второй этаж – в наш домашний кинозал.

Мысленно увидел Раши – худого, горбоносого и лохматого. Тогда он в первый раз очутился у меня дома и спрашивал, изумлённо оглядываясь:

– Ты собираешь это так и оставить? Сооружение эпохи динозавров!

– Да, они к нам захаживали, – рассмеялся я. – Родители его построили ещё до моего рождения. Смотри, тут даже кресла потёртые. Понюхай, как они пахнут!

Крючковатый нос Раши осторожно втянул воздух и сморщился.

– Сандерс, ты опасный извращенец! Признайся, ты нюхаешь по ночам носки! Могу подкинуть парочку.

– Ты настоящий друг! Представляю, как они тебе дороги.

– Не представляешь. Я готов пожертвовать лучшие! Антиквариат.

Раш водил вокруг глазами, которые всегда казались немножко безумными, и в них читалось страстное желание всё тут переделать.

«Преобразование пространства» – так это у него называлось.

Раши прилепился ко мне в последнем классе нижней школы, в высшую мы уже поступали вместе. Я уже знал о существовании голубых и даже что-то в этом роде заподозрил. Но, заглянув в его мысли, обнаружил в отношении себя безмятежную чистоту, я ему почему-то просто нравился. Он, можно сказать, меня приручил и постепенно стал необходимым, почти частью меня. Я настолько привык всё с ним обсуждать, что даже мысленно строил свои размышления в форме наших диалогов. Даже шутки за него придумывал.

А вообще я в чужие мысли без особой нужды не заглядываю. Это я сам для себя решил, что-то вроде личного кодекса, возникшего как результат не столько благородства, сколько травмы.

Многие думают, что читать мысли – это очень здорово и интересно. А вы представьте пятилетнего мальчика, которого пытаются накормить какой-то гадостью. С моей кормёжкой всегда были проблемы, а самым отвратительным был суп с плавающими жилками! Меня и сейчас передёргивает от этого воспоминания, само слово кажется скользким.

Отец уговаривает меня чрезвычайно ласковым голосом. Он всегда становился у него таким, когда я доводил его до белого каления. Он очень старается, а я вижу, как тарелка с ненавистным супом летит в стену, разбивается, во все стороны летят осколки и жирные брызги, а отец хватает меня за плечи и начинает дико трясти. Всего этого не происходит в реальности, но я вижу отцовские мысли так, как если бы всё так и было. Я не в силах отделить его ласковый голос от страшной картины. Это сводит меня с ума. Я кричу, вырываюсь, убегаю в дальнюю комнату, забиваюсь в щель между стеной и старинным шкафом, который мы зачем-то долго берегли, и впадаю в затяжную истерику.

Я считался нервным и проблемным ребёнком, а мне всего лишь было невыносимо трудно отделять внутренние мысли от произносимых слов. Когда меня просили что-то сделать, а думали о другом, я впадал в ступор и не двигался с места. Меня пичкали лекарствами, от которых становилось только хуже. Об истинной причине происходящего первой догадалась мама.

Сначала её удивляло, что стоит ей подумать, что хорошо бы пойти и принести какую-то вещь, как я срывался с места и через минуту являлся с этой вещью запыхавшийся, довольный и заглядывающий ей в глаза, ища одобрения. Мне очень хотелось быть хорошим. О своих наблюдениях она сказала отцу, но он решил, что это женские фантазии. Мудрая мать не стала спорить, и между нами возникли совершенно особые отношения. Тайный, никому не видимый канал связи.