Читаем Планета «Юлия Друнина», или История одного самоубийства полностью

Но тут Юля вспомнила, что перед нашим отъездом из Москвы кто-то из студентов, узнав, что мы едем в Тюмень, предусмотрительно сказал ей:

— Будешь в Тюмени, обращайся в газету «Тюменская правда», прямо к главному редактору, Михаилу Васильевичу Коврижину, если понадобится в чем-то помощь. Он — добрый человек, отзывчивый, любит поэзию и поэтов и всегда выручает их в трудную минуту.

Правда, сама она наотрез отказалась идти к нему:

— Лучше я поеду «зайцем», чем буду унижаться…

И я сам решил попытать счастье, направился вредакцию газеты, прихватив с собой верстку моей первой книжки.

Было неловко, но я все-таки пошел на прием прямо к главному редактору.

За столом сидел седоватый, бодрый, подвижный и симпатичный человек. Принял он меня очень радушно. А когда я показал свое командировочное удостоверение, расспросил меня, где я был, что видел интересного.

Вкратце я рассказал ему о своем маршруте. Показал верстку своей книжки. Он полистал ее.

Я все не решался обратиться к нему за помощью. Попросил отметить командировочное удостоверение, помялся и уже готов был выйти из его кабинета, махнув на все рукой — будь что будет — поедем «зайцами» до Москвы… И от голода не помрем — всего двое суток езды…

Но он вовремя понял мою нерешительность:

— Вы в командировке-то уже давно… Должно быть, поистратились? Может, нужна помощь?..

О том, что нас двое, я умалчивал. А тут — рассказал все…

Он мгновенно позвонил по двум номерам. Позвал одновременно машинистку, которую попросил срочно перепечатать несколько моих стихотворений из моей верстки, и бухгалтера, которому вручил какую-то ведомость.

Пока он звонил на вокзал и договаривался о том, чтобы нам оставили билеты на московский поезд, пришла женщина-кассир и выдала мне сумму, которой должно было хватить и на билеты, и на наше пропитание…

Я, конечно, сказал ему самые благодарные слова, на какие только был способен. А он улыбнулся и сказал:

— Да я ведь знаю вас, поэтов, непрактичный вы народ… Вот только что у меня был один… из Владимира… Я и его отправил домой — не сидеть же ему в Сибири…

Я не выдержал:

— Такой… небольшого роста… с большим желтым портфелем?..

— Точно!.. А откуда вы знаете?..

Я рассказал ему о нашей встрече в Заводоуковске. А он рассмеялся. И сказал, чтобы я позвал Юлю — хотел и ее на дорогу напоить чаем. Но она отказалась идти в редакцию. А меня он все-таки угостил чаем с баранками и с собой их дал. А потом отправил на своей машине к поезду…

Через двое суток мы уже были в Москве. А через месяца полтора я получил несколько вырезок со своими стихами из «Тюменской правды» да еще оставшуюся от гонорара, после погашения моего долга, десятку…

Нужно рассказать и еще об одной самой последней и самой счастливой поездке, когда мы по командировке Союза писателей отправились в Карачаево-Черкесию на празднование ее четырехсотлетнего присоединения к России.

В составе делегации были В. Карцев, М. Дудин, М. Львов, Юля и я. Разместили нас в роскошных номерах гостиницы. Дали пропуска в ресторан и отправили на завтрак.

На столах ресторана чего-чего только не было! Но мы, как, впрочем, и наши товарищи, ограничились самыми скромными блюдами, поскольку денег у нас было в обрез.

А официанты настойчиво предлагали нам черную и красную икру, крабов, пятизвездочные коньяки, торты. Нам приходилось так же упорно отказываться от всего этого.

Но когда, позавтракав, мы хотели расплатиться, официанты заявили, что мы — гости, а с гостей они ничего не берут…

Помню, как все подшучивали друг над другом.

Сидят (справа налево): М. Дудин, Ю. Друнина, В. Карцев, О. Хубиев; стоят (справа налево): И. Кашпуров, М. Львов, А. Ханфенов, Н. Старшинов.


Впрочем, в обед и ужин мы, уже наученные, наверстали упущенное…

После нескольких выступлений в Черкесске и его окрестностях нас посадили в машины, погрузили в каждую из них ящики с виноградом, жареными курами, шампанским и коньяками, и мы по горным дорогам, которые нередко проходили всего в двадцати сантиметрах от обрыва в пропасть, отправились в Карачаевск, а потом на Домбай.

Юля была в восторге от бегущей внизу синей Теберды, от слепящего южного солнца, от многоярусных то субтропических, то северных еловых лесов, от белоголового Эльбруса, вонзившегося почти в самое солнце, от празднично одетых жителей окрестных аулов, вышедших приветствовать гостей…

В дороге Юля смеялась:

— Со вчерашнего дня мы, кажется, живем при коммунизме!..

Прежде чем написать эту и некоторые другие истории, я позвонил Юле и спросил — не будет ли она против того, что я расскажу их читателям? Она, как человек, в достаточной степени обладающий чувством юмора, конечно, не возражала, только попросила, чтобы я оговорился и сообщил им о том, что я ее известил о своем намерении.

Во взаимоотношениях поэтов с издательствами бывало немало курьезов. Когда выходила первая книжка Друниной «В солдатской шинели», произошел еще один.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное