Планета мистера Заммлера

– Ладно, ладно. Ну а мне-то что теперь делать? У Эльи, знаешь ли, дела очень плохи.

– Очень?

– Хуже некуда. Если бы я знал, что не смогу к нему вернуться…

– Отец, предоставь это мне. Ты не закончил бриться. Иди заканчивай, а я принесу тебе кофе.

Заммлер вышел из кухни. Он чувствовал себя генералом, которого хитростью отстранили от командования. Помпеем или Лабиеном, вынужденным покинуть Рим после поражения от Цезаря. Не надо было ему уезжать из города. Его отрезали от базы. И как он теперь попадет к Элье, которому так нужен? Вернувшись в комнатку, Заммлер хотел набрать номер больницы, но линия была занята: Шула пыталась позвонить на вокзал. Терпеть, ждать – сейчас это было так нужно, а мистер Заммлер никогда не обладал подобными талантами. Правда, благодаря работе над собой, он научился сохранять внешнее спокойствие. И вот он уселся, глядя со своего пуфика на диван и на шелковистую зеленую шерсть дорогого пледа, под которым спал. Утро было чудесное. Солнце уже поднялось высоко, когда Заммлер потягивал принесенный Шулой кофе. Свет брызгами падал на восточный ковер сквозь стеклянную поверхность столика на полукруглых латунных подпорках, делая орнамент четче и ярче.

– На вокзал не прозвониться, – сказала она.

– Да, я знаю.

– В Нью-Йорке сейчас телефонный кризис. Специалисты над этим работают.

Шула вышла в сад, а Заммлер еще раз попытался позвонить в больницу. В этом печальном заведении все телефоны оказались заняты, и он положил монотонно квакающую трубку, думая о том, сколько разговоров одновременно ведется в мире и сколько невидимых сил вселенной на них расходуется. Шула в саду тоже разговаривала. Было тепло. Ветер доносил до Заммлера райский запах тюльпанов, нарциссов, жонкилий. Шула, видимо, спрашивала у цветов, как они поживают сегодня. Ответов ей не требовалось. Хватало наглядных примеров. Она сама являла собой наглядный пример чего-то органически странного. После вчерашнего захода в ванную Заммлер особым образом ощущал ее вес, видя, как она ступает по траве. Все женское тело пробудилось: белая кожа, бедра, туловище, ступни, живот с внутренними органами, курчавые волосы, выбивающиеся из-под шарфа. Все это было видимо и почти осязаемо. Кто может знать правду о живом существе – хотя бы даже о цветке? Как-то раз Заммлер и Маргот смотрели по телевизору образовательную передачу: один ботаник подсоединил к розам полиграф, то есть детектор лжи, и записал их реакцию на мягкое и на суровое воздействие. Оказалось, от резких интонаций они вянут, а от колыбельных, напеваемых высоким женским голосом, наоборот, цветут пышнее. Труп собаки, брошенный рядом, вызывал у них отвращение. Примерно так же, по мнению Заммлера, цветы должны были реагировать и на самого исследователя с его бледной ухмылкой и агрессивным носом ищейки. Хотя у роз и африканских фиалок нет нервов, эти организмы все же кое-что различают. Ну а мы, при нашем переизбытке рецепторов, постоянно находимся в состоянии нервного хаоса. Сидя в сетке из гибких теней деревьев, жестких теней оконных рам и относительно устойчивых бликов на стекле и латуни, мистер Заммлер принялся тереть обувь бумажной салфеткой, которую Шула положила под чашку. Туфли все еще были неприятно влажные. Маргот тоже выращивала цветы, и Уоллес собирался заняться бизнесом, связанным с растениями. Наверное, этим зеленым созданиям становится плохо, когда приходится контактировать с умалишенным человеком. «Может, мне самому перемолвиться с ними словечком?» – подумал Заммлер. У него было тяжело на сердце, хотелось отвлечься. Но тяжесть проявляла зверское упорство.