Планета мистера Заммлера

Замусоленные ключи в бумажных конвертах. Мистер Заммлер посмотрел на них. При всем своем умении вызывать раздражение и создавать проблемы Шула была забавна – на свой печальный лад. Если, конечно, в камере хранения действительно лежала рукопись, а не стопка пустых листков. Нет, вряд ли. Она только немножко сумасшедшая. Его бедный ребенок. Существо, которое он породил и которое так и не научилось ориентироваться в этом бесконечном и бесформенном мире. Почему Шула такая? Может быть, внутреннее «я», привычное человеку и любимое им с самых первых дней, сходит с ума, если слишком рано сталкивается со смертью? В таких случаях должны включаться какие-то магические утешительные силы. Для женщины их носителем часто оказывается мужчина. Когда Антоний умирает, Клеопатра, оплакивая его, говорит, что не желает «прозябать в постылом этом мире», который превратился для нее в свиной хлев… А как же там дальше? Заммлер вспомнил. Следующие слова Клеопатры были очень уместны именно сейчас: «И не на что глядеть теперь луне, взирающей с небес»[87].

Надежды на решение этой проблемы Шула возлагала на него, своего отца: именно он должен был создать в подлунном мире нечто, заслуживающее внимания. А он сидел в кресле, накрытом блестящим чехлом, и ощущал под собой угнетающую персиковую обивку с жирными красными цветами. Этот предмет, явно созданный для того, чтобы терзать человеческую душу, даже сейчас успешно справлялся со своей задачей. Мистер Заммлер по-прежнему был очень чувствителен к подобным деталям. Но и голос природы он тоже слышал. Сейчас этот голос ему говорил, что Шула – обладательница зрелых женских форм, вполне угадываемых под халатом (особенно ниже пояса, где находится то, от чего у любовника должно перехватить дыхание), и ей не пристало просить папочку, чтобы он вернул миру утраченную занимательность. Заммлер никогда не возвышался над своим окружением, не стоял, растопырив ноги, как Колосс Родосский, не водил за собой ни армий, ни флотилий и не носил корону. Он был всего лишь старым евреем. В него стреляли, его били, но каким-то образом так и не убили. Зато убили всех вокруг. Это делали люди, претерпевшие специфическую трансформацию. Замаскированные своими мундирами и шлемами, они пришли, чтобы стрелять в мальчиков, девочек, мужчин и женщин, чтобы лить кровь рекой, чтобы закапывать убитых, а потом откапывать и сжигать разлагающиеся трупы. Человек – убийца. Но при этом он имеет нравственную природу. Этот парадокс может быть разрешен только безумием. Безумными снами, в которых порождения больного сознания подвергаются организующему воздействию: гибель облекается в административные формы, разрушение становится работой чиновников. И Заммлер, видевший все это, должен – о Господи! – снабдить свою взбалмошную полусумасшедшую дочь высшими целями! Ей, очевидно, кажется, что он становится слишком хрупким для повседневной жизни и потому углубился в универсальные философские проблемы, исключив ее из поля зрения. Ее эксцентрические выходки, примитивное актерство, кражи рукописей, бестолковая беготня с сумками, мусорный невроз и экзотическая стряпня, вызывающая изжогу, – все это нужно для того, чтобы остановить и вернуть отца, удержать его в этом мире рядом с собой. При том, каков мир и какова Шула! Она хочет быть причастной к его возвышению: благодаря ее поддержке, он достигнет больших успехов на поприще культуры. Ведь она сама, Шула, такая, как говорят в России, «культурная». Такая «культурная»! Да, это обывательское русское слово – «культурная» – подходит ей, как нельзя лучше. Она может ползать на коленях и молиться, как католичка, может морочить голову отцу, может прятаться в темных исповедальнях и просить у отца Роблса христианской защиты от отцовского еврейского гнева. Но сумасшедшая преданность «культуре» делает ее настолько еврейкой, что дальше некуда.

– Моя фотография в книжных магазинах. Превосходно. Замечательная идея. Но воровать…

– Это не настоящее воровство.

– Называй, как хочешь. Суть не изменится. Помнишь старую шутку? Я не узнаю про коня ничего нового, если мне скажут, что по-латыни он называется equus.

– Но я не воровка.

– Хорошо. Ты не воровка в собственных глазах. Зато воровка фактически.

– Я думала, ты действительно, действительно серьезно относишься к Герберту Уэллсу и поэтому должен знать, насколько точно он предсказал будущее. Думала, ты готов заплатить любую цену за новейшую научную информацию. Творческий человек ни перед чем не останавливается. Для него не существует преступлений. А ты разве не творческий человек?