Планета обезьян. Истории Запретной зоны (сборник)

Небольшая обезьяна на кровати отличалась от всех остальных, но не только размерами и строением тела; она походила на шимпанзе, но была другой, не такой, как остальные шимпанзе. Настолько другой, что это всегда бросалось ей в глаза, даже в раннем детстве. Когда она умрет, мир потеряет что-то очень важное, хотя и неуловимое. Тут посетительница подумала о том, что ее тревожные мысли, должно быть, отражаются на ее лице. Интересно, что он сам об этом подумает?

– Это конец, – сказала маленькая обезьяна, кивая, словно соглашаясь с ее мыслями. – Мне нужно кое-что сказать тебе.

Она подавила в себе желание разгладить всклокоченные длинные волосы на его голове, и просто вглядывалась в его темное лицо, в некогда розовые, а теперь почти белые губы, и в его добрые глаза.

Он служил советником ее семейства много-много лет и был одной из немногих обезьян, которые жили в городе еще до того, как сюда пришли войска, и все изменилось. Когда-то он ей рассказал, что не принадлежит к гориллам, орангутанам и шимпанзе – его раса отличалась от этих рас. А много лет спустя он поведал, что остался последним выжившим представителем своего народа.

В голове ее снова и снова прокручивалась та же мысль: его смерть станет потерей для всего мира. А потом эта мысль сменилась другой, еще более беспокойной: Если бы он не служил нам в этом городе, он мог бы изменить мир.

Бонифаций не соглашался со сторонниками Цезаря и последовавших за ним многочисленных Законодателей, как не соглашался и с другими представителями обширного обезьяньего рода. Ее учитель – да, он был ее настоящим учителем – придерживался совсем других убеждений, в основном, миролюбивых, но строгих и непреклонных. Если бы только к нему прислушались…

Она почувствовала невольное отвращение, когда перед ее мысленным взором промелькнуло лицо Цезаря. Так было всегда, хотя она и не понимала, отчего так происходит.

Бонифаций протянул худую морщинистую руку и коснулся висевших у нее на шее металлических жетонов. На их поверхности можно было разглядеть следы букв, некогда отчетливых, а теперь стершихся, едва различимых. Ему, как и ей, всегда нравились блестящие, осязаемые вещи. Такие вещи часто служили им поводом для долгих бесед.

– Знак великого воина, моя королева, – он закашлялся, на его тонких губах выступила кровь. – Древний, но все еще обладающий силой.

– Королева без королевства, – отозвалась она, нахмурившись. – Королева рабов.

Обезьяна выпустила жетоны из рук, и они повисли на цепочке. На глазах Бонифация выступили слезы, и он снова раскашлялся.

– Скажи своей дочери и ее дочери, чтобы они не теряли надежды на будущее, – сказал он серьезным тоном. – Чтобы они хранили веру, но всегда оставались настороже. Век человека подходит к концу… но не век его духа. Скажи им это.

Бонифаций скончался мгновение спустя, при ударе грома. Бросив последний взгляд на его безжизненное лицо, она поднялась и вернулась в экипаж, не глядя на то, как помощники Бонифация прикрывают его одеялом с головы до ног. Так закончилась их прощальная беседа.

Умерла последняя обезьяна, с которой она могла поговорить.

Обратно она ехала в молчании.

Это был старый, знакомый спор: человек или обезьяна?

Она всегда говорила, что человек, а ее сестра, младшая, но не такая хорошенькая, настаивала на своем – обезьяна. А как могло быть иначе?

Слушая старый диск, они обменивались записками, иногда покрывая по много раз один и тот же клочок бумаги своими каракулями. При этом каждая воображала себе певца по-своему.

Для них это была веселая игра, способ неплохо провести время, но они старательно прятали свои записки от обезьян – обезьянам не нравилось, что люди умеют писать.

Ее семья была одной из последних, сохранивших это умение.

Сейчас, когда они выезжали из своего поселения на голые и бесплодные поля, об этой игре оставалось только вспоминать. Поселение называлось Мак и состояло из одной лишь грязной главной улицы, вдоль которой прижимались друг к другу покосившиеся деревянные хижины. Говорили, что на месте поселка некогда стоял большой и оживленный город, едва ли не центр мира, но она даже и представить себе не могла, каким он был раньше.

И все же, по какой-то причине, обезьяны захотели отобрать и его. Они потребовали, чтобы все люди покинули Мак.

«Это оскорбление», – думала она, ведя под уздцы лошадь, на которой сидела ее мать. Разве они не наследники великих правителей? Разве они не семейство Суллов, происходящее от женщины, которая некогда повелевала как людьми, так и обезьянами? Потомки той самой Сулл, правительницы Мака?

Но обезьянам было наплевать на их происхождение, даже если они и знали о нем. Они приехали в поселок два дня назад и приказали всем убираться. И теперь люди выходили из него, облаченные в лохмотья, босые, с поникшими головами.

И хранящие молчание. Но в этом не было ничего странного, потому что никто из них не умел говорить.