Планета свалок. Путешествия по многомиллиардной мусорной индустрии

– Сейчас приходит больше отходов. В основном из Китая. Из Соединенных Штатов все меньше и меньше. Китайский лом хуже американского, и его нельзя использовать повторно в таких масштабах.

– Сколько сейчас поступает из Соединенных Штатов?

– Меньше половины. В основном китайский.

Экологические активисты и СМИ годами изображали Гуйюй естественным результатом иностранного хищничества. Они полагали, что для восстановления местной окружающей среды достаточно прекратить поставки компьютеров в Китай. Если оглядываться назад, понятно, что такой подход был упрощением – даже до того, как Китай превратился в крупнейшего потребителя компьютеров в мире. Но сегодня это уже не просто упрощение: это сознательная безграмотность. Гуйюй не закроется, если прекратит получать компьютеры из-за рубежа. Он закроется, только когда Китай сможет внедрить экологически безопасную систему сбора и утилизации электроники, произведенной в рамках его собственных границ. По состоянию на 2013 год правительство страны финансирует пилотные программы, исследования и – в Гуйюе – модернизацию. Однако экологически безопасная утилизация электроники – далеко не приоритетная проблема там, где не хватает чистого воздуха, воды, а во многих сельских районах – нормального детского питания. Нравится нам это или нет, но для многих китайцев, особенно в Гуйюе, переработка электроники – путь к процветанию, который позволяет справляться с более важными проблемами.

Прежде чем мы уедем из города, Гэ хочет нам кое-что показать. Потихоньку темнеет, а мы едем через деревни Гуйюя, минуя узкие проулки, где на домах висят буквы IC и стоят трехэтажные здания, где дымовые трубы выплевывают кислотные пары в голубые небеса. Наконец мы останавливаемся на окраине одной из деревушек. Здесь несколько старых зданий еще доотходной эры – одноэтажных, со слегка покосившимися черепичными крышами.

Посреди ветшающей истории находится одноэтажный храм, увешанный красными фонариками и украшенный поблекшими керамическими божествами и птицами. До прихода к власти коммунистов, уничтоживших культовые учреждения старого Китая, такие храмы были местами, где состоятельные семейные кланы увековечивали свою историю, демонстрировали богатство и прежде всего сохраняли преемственность с прошлым. Увы, коммунисты считали храм угрозой, местом сбора организованных сил, способных бросить вызов новой власти, и потому храмы уничтожали – главным образом во время культурной революции. Выжили те, что находились в совсем отдаленных местах – таких как тогдашний Гуйюй.

Гэ выводит нас из микроавтобуса и направляет в открытую дверь. В украшенном и безукоризненно чистом помещении висят замысловатые пластиковые лампы, стоят покрытые красным шелком столы и новые латунные подсвечники. Пожилая пара пьет чай и смотрит старый цветной телевизор. Гэ кивает в их сторону: это старейшины клана, заслуживающие уважения.

Гэ гордо сопровождает нас к передней части храма и алтарю с маленькими деревянными табличками, где написаны имена предков. «Храму двести лет, – сообщает он. – Но корни моей семьи восходят к династии Сун[101]. Нынешнему клану уже четыреста лет».

Балкам храма тоже 200 лет, они относятся к периоду процветания Китая, династии Цин[102]. Однако остальное – стены с пластиковыми лампами, роспись каменных плит – вещи недавнего времени, отпечатки процветания, основанного на высоких технологиях. В Китае так было всегда: храмы отражают семейное и национальное благосостояние. Сейчас, по крайней мере, клан Гэ процветает благодаря утилизации отходов.

Мы выходим на улицу и поднимаемся по узкой пыльной дорожке, которая вьется между брошенными домами, когда-то составлявшими старую деревню. Толстые цементные стены, деревянные красные двери. В одном проулке я вижу белье на веревке между домами, в другом ощущается запах мочи. Здесь нет ни запаха горящей электроники, ни запаха благосостояния.

Мы поднимаемся на холм, возвышающийся над старыми крышами, они взлетают и опускаются, плавно изгибаясь: старый Китай, которого я никогда не знал, настолько бедный, что люди согласились уничтожать свои пышные поля ради утилизации чужих компьютеров. Справа у подножия холма на старых полях стоят пятиэтажки. Там есть балконы и огромные окна; по словам Гэ, там живут целые семейные кланы, некогда проживавшие напротив друг друга в этих проулках. В домах есть водопровод и электричество без особых перебоев. Семейства заработали на такое жилье утилизацией импортной электроники.

Я хочу спросить Гэ, что сказали бы его предки о происходящем в Гуйюе. Радовались бы они богатству, которое обеспечили электричество, водопровод и восстановленный храм клана? Или они оплакивали бы реки и каналы, загрязненные настолько, что питьевую воду в Гуйюй приходится доставлять ежедневно? Стоило ли оно того? Пока я формулирую мысль в вежливых и уважительных выражениях, Гэ просит сфотографировать его с Генри на фоне двух деревень – заброшенной старой и высотной новой. Я соглашаюсь, а когда он приосанивается при позировании, понимаю: ответы у меня уже есть.