Плантагенеты. Короли и королевы, создавшие Англию

После кончины архиепископа Пэкхэма, случившейся 8 декабря 1292 года, английскую церковь возглавил новый предстоятель, Роберт Уинчелси, высокопоставленный интеллектуал и ученый, ни остротой ума, ни темпераментом не уступавший Эдуарду. Опираясь на папскую буллу, выпущенную Бонифацием VIII, который не терпел королей, облагавших Церковь налогами, Уинчелси заставил английское духовенство начисто отказать в какой-либо финансовой поддержке французской кампании Эдуарда. Эдуард взбеленился, объявил вне закона все английское духовенство и приказал своим людям конфисковать имущество духовных лиц по всей стране. «Никакого правосудия не полагалось священникам… и духовенство серьезно пострадало от неправедных деяний, – писал Уолтер из Хеминбурга. – На королевских дорогах у священников отнимали лошадей и отказывали им в правосудии, пока они не выкупят себя и не вернутся тем самым под защиту короля». Тут Эдуард одержал небольшую победу, но дальнейшее сопротивление вскоре спутало его карты.

В парламенте в Солсбери король попросил магнатов отправиться воевать в Гасконь, пока сам он будет вести военные действия на севере Франции. Его брат Эдмунд, возглавлявший английскую экспедицию по защите южного герцогства в начале 1296 года, скончался предыдущим летом. Король намеревался атаковать Филиппа с двух сторон, что было невозможно без разделения сил. Такую тактику уже дважды хотели использовать раньше: в 1294 и 1295 годах, и в обоих случаях многие сопротивлялись и отказывались принимать участие в предприятии. Бароны и рыцари были не против сражаться рядом с королем, но отправляться воевать в далекую страну самостоятельно казалось им чем-то выходящим за рамки веления долга. В 1297 году Эдуард столкнулся с массовым дезертирством. Под влиянием Роджера Биго, графа Норфолка и маршала Англии, магнаты заявили королю, что он не имеет права требовать от них исполнения феодальной военной повинности в Гаскони, в то время как сам собирается воевать в Северной Франции. Аргумент Биго был в какой-то мере обоснован, потому что, как подчеркнул граф, по долгу службы маршала он обязан воевать вместе с королем, а не отдельно от него. Уолтер из Хеминбурга записал слова, которыми они обменялись:

– Охотно пойду с тобой, король, в первом ряду, выступая перед лицом твоим, как мне полагается по наследственному праву, – заявил Биго.

– И без меня пойдешь вместе с другими, – ответил Эдуард.

– Не обязан и нет у меня желания, король, без тебя отправляться, – сказал граф.

В ярости король взорвался, как говорят, с такими словами:

– Клянусь Богом, граф, или ты пойдешь, или будешь повешен.

– Той же клятвой клянусь, король, – ответил Норфолк, – и не пойду, и не буду повешен.

Биго попал в самую точку: при всем могуществе и желании короля, Эдуард был связан своим собственным законом, который четко устанавливал, что его бароны не обязаны служить без него. Эдуард неистовствовал, но все еще пытался послать подкрепление в Гасконь и продолжал планировать кампанию в Северной Франции. Он конфисковал имущество духовенства и потребовал возврата всех долгов от светских магнатов. Со своей стороны, некоторые священники и четверо влиятельнейших аристократов – графы Норфолка, Херефорда, Арундела и Уорика – уперлись и отказались участвовать в подготовке к войне.

Парламент разъехался в марте 1297 года, а в июле снова собрался, уже в Вестминстере. К этому времени Эдуард помирился с архиепископом Уинчелси и с некоторыми из графов. Они дали свое согласие на сбор налога в обмен на обновление Великой хартии вольностей и Лесной хартии. В субботу, 14 июля, король стоял на деревянном помосте у Вестминстер-холла и обращался к многолюдной толпе подданных. Он отстаивал свою позицию, признавал, что совершал ошибки, но утверждал, что действовал исключительно во благо страны. Хронист Питер Лангтофт записал его слова: «Я крепость ваша, и стена, и дом». Архиепископ Уинчелси в слезах стоял рядом с королем, когда Эдуард заявил, что отправляется воевать во Францию и просит всех присутствующих поклясться, что в его отсутствие они будут хранить верность его 13-летнему сыну Эдуарду Карнарвонскому.