Плащ и шпага

Югэ не чуял земли под ногами, возвращаясь в отель Колиньи, где был шум, суета и движение с утра до вечера, и это продолжалось уже несколько дней. Двор отеля был постоянно наполнен верховыми, скачущими с приказаниями, дворянами, просящими разрешения связать свою судьбу с судьбой генерала, поставщиками, предлагающими свои услуги для устройства его походного хозяйства, приводимыми лошадьми, офицерами без места, добивающимися службы, молодыми людьми, которым родители хотят обеспечит военную карьеру.

Этот шум и беспрерывная беготня разных людей нравились Коклико, который готов бы был считать себя счастливейшим из людей, между кухней, всегда наполненной провизией, и комнатой, где он имел право валяться на мягкой постели, если бы только Югэ решил сидеть смирно дома по вечерам.

- Лев не спит по ночам, а газель спит. Кто прав? Кто не прав? Лев может не спать, потому что он лев, газель может спать, потому что она газель.

Араб сделал себе из отеля Колиньи свой дом, свою палатку. Он никуда не выходил и проводил часы, или мечтая в саду, или давая уроки фехтования Угренку, или пробуя лошадей, приводимых барышниками на продажу. Тут только, в этом последнем случае, сын степей отдавался весь своей врожденной страсти и дикой энергии. Поездив, он опять впадал в молчаливое равнодушие.

В тот день, когда было решено, что граф де Монтестрюк идет в поход с графом де Колиньи, он улыбнулся и показал свои блестящие зубы.

- Скакать! Отлично! - сказал он.

И пробравшись на конюшню, он выбрал для себя и для двоих товарищей лучших лошадей, которых указало ему его чутье среди прочих.

С этой минуты он стал спать между ними и окружил их самыми нежными заботами.

- На войне, - сказал он Коклико, который удивлялся его затее, - чего стоит конь, того стоит и всадник.

Когда граф де Монтестрюк сошел во двор, Коклико и Кадур оканчивали все приготовления к отъезду. Лошади были сытно накормлены, чемоданы крепко увязаны, все ждало только сигнала.

- Сегодня, что ли? - крикнул ему Коклико, застегивая чемодан.

- Седлайте коней, едем! - весело отвечал Югэ.

- Наконец то! Я некогда не видел других турок, кроме пряничных, что продают на ярмарке в Оше, и был бы очень рад увидеть, каковы они живые.

Говоря это пока Кадур осматривал, все ли исправно у лошадей, Коклико толкнул маленького мальчика прямо на Югэ и спросил:

- Узнаете этого мальчика?

Югэ взглянул на мальчика, который смотре на него кроткими и блестящими глазенками.

- Э! Да это наш друг с улицы Дофин! - вскричал он, погладив рукой курчавую головку.

- Он самый! А так как Угренку сильно хочется научиться солдатскому ремеслу у добрых людей, то я подумал, не позволите ли вы мне взять его с собой?

- Пусть едет! Ведь он храбро помогал нам! Поцелуй её за меня, Угренок.

Угренок расплакался и бросился на шею графу де Монтестрюку.

- Ну, вот ты теперь и принят в полк, приятель, - сказал Коклико, пока будет хлеба для троих, будь покоен, хватит и на четвертого.

- Да и лошадей четыре уже готово, - проворчал Кадур.

В тот самый час, когда Югэ садился на коня и, в голове своего маленького отряда, проезжал по Парижу, по дороге в Мец, Орфиза де Монлюсон ходила в сильном волнении взад и вперед по своей комнате.

- Это вовсе не простой вздыхатель, этот граф де Шаржполь, - говорила она себе: - ничего его не пугает, ни опасности, ни женские причуды. Он не опускает глаза ни перед шпагой, ни перед моим гневом. Про него нельзя сказать, что он идет избитыми дорогами к своей цели... эта история с графиней де Суассон, тайну которой он выдал своим молчанием, - очень странная история. Зачем я буду обманывать сама себя? Я почувствовала дрожь ревности, когда подумала, что это правда. С какой гордой уверенностью он отправляется в этот далекий поход, наградой за который должна быть я! Он так сильно верит в мое слово, что даже о нем и не напоминает! Каков он сам, такой он считает и меня: и он прав. Ведь я сравнила себя как то с Хименой. На другой день я и сама удивлялась, что решилась сказать это. Я почти жалела: так мало это было на меня похоже, ведь это было почти обязательство с моей стороны! И нельзя сказать, однако, чтобы он этим хвастал. Он думал и думает ещё теперь, как бы заставить меня сдержать слово одними только благородными подвигами, на которые он пускается. Правда велика отвага и у графа де Шиврю, но в ней нет такой открытой смелости. Мне казалось иногда, что в ней есть даже расчет. Если бы у меня не было герцогской короны в приданное, была бы у него такая страсть? А глаза того ясно говорят мне, что если бы я потеряла все, что придает блеск союзу со мной, то и тогда он пошел бы за мной на край света.

Орфиза продолжала ходить взад и вперед, мечтала, бросалась в кресло, опиралась локтем на стол - и перед ней все стоял, как живой, образ Югэ де Монтестрюка.