Платье

– Поль – гендерфлюид, – говорит Соланж, глядя на мужа влюбленным взглядом, который так не вяжется с ее оскорбленным видом.

– Как-как?

– Если тебе так больше нравится, то небинар, – доводит свою мысль до логического завершения Соланж.

– Чего?

– Небинар! – вопит Изабель, будто обращаясь к глухому.

Видя на лице Жан-Пьера недоверчивую мину, сосед считает необходимым все разъяснить…

– Гендерфлюид, он же небинар, это человек, сексуальная идентичность которого не соответствует ни мужскому, ни женскому полу и определяется за рамками двойственности мужчина-женщина. Ваш друг лишь хочет сказать, что его пол не определен.

Плененный этими выкладками (силясь их понять как ни в чем не бывало), Жан-Пьер на миг даже забывает, что его жена обняла левой рукой за шею мужчину в трусах.

– Тарабарщина какая-то… Это что, на шведском?

– Нет, – отвечает Бьорн Борг, – на французском. Причем на корректном французском. Которому вам тоже было бы совсем неплохо поучиться…

– Он меня еще учить будет, нудист вонючий!

– А сколько вашему мужу лет? – спрашивает швед у Изабель, которая в этот самый момент запечатлевает на его виске непорочный поцелуй.

– Этим вечером я не могу ответить на ваш вопрос. Сегодня он кроманьонец какой-то.

Слышать адресованные ему презрительные слова, видеть, как ее лицо – то самое, которое он так часто держал в руках и целовал – теперь прилипло к соседу, в мозгу Жан-Пьера, и без того уже немало пораженном, сродни взрыву динамита.

– Полегче, Изабель! Заклинаю тебя, полегче!

В ответ на эту угрозу, почти даже не завуалированную, швед грациозно снимает с бедра Изабель. В этом жесте каждая мышца его тела физически свидетельствует о своей действенности. Со спокойной уверенностью он подходит к Жан-Пьеру, который, под впечатлением от увиденного, отступает на шаг.

– Вы хотите заставить вашу спутницу жизни замолчать? Или, может, ударить?

Жан-Пьер физически ощущает, как на него давят взгляды трех остальных. И никак не может понять: то ли они ждут в ответ каких-то проявлений его гордыни (как-никак, а мужчина в трусах усадил к себе на бедро его жену), то ли, наоборот, уже смакуют его страх перед типом выше на голову его, у которого нельзя даже обхватить обеими ладонями бицепсы.

– Я ударю тебя, понятно? Тебя, а не ее! – без особой убежденности в голосе отвечает он.

Видя перед собой искаженное злобой агрессора лицо, Бьорн в ответ смотрит на него умиротворенным взглядом буддистского монаха.

– «Гнев и непоследовательность – враги благожелательности и взаимопонимания…»

– Можешь не сыпать мне этими китайскими поговорками, я все равно тебя ударю! Ударю, и все!

Жан-Пьер чуть подпрыгивает на месте, даже не отдавая себе отчета в нелепости сложившейся ситуации. В этот момент он напоминает собой червяка, бросающего вызов хладнокровному дракону Комодо, неподвижность которого никоим образом не выдает скрытую в нем ловкость и силу – как раз наоборот.

– «Ненавистью противника не одолеть, одержать над ним верх можно только любовью. Ненависть – то же насилие, только в более мягкой форме. Она калечит того, в чьей душе поселилась».

– Ну не придурок ли, а? Да плевать я хотел на твоего Конфуция с его изречениями, понял!

На деле Жан-Пьеру страшно. Он боится, как бы этот накачанный спортсмен с телом, словно отлитым из бронзы, не раскатал его по полу. Для этого ему наверняка хватило бы одного щелчка.

– При чем здесь Конфуций? Это Ганди.

Спасаясь бегством (потому как иначе это не назовешь), Жан-Пьер отпрыгивает от шведа и замирает на расстоянии добрых трех метров.

– Ганди, говоришь! Ну что ж, этим меня не удивишь! Это из-за него ты сейчас в трусах, да? Берегись, Изабель, он скоро возьмет твои цветы и станет разбрасывать за спиной их лепестки! А может даже, сдернет шторы и сделает из них тогу!

Борг, не преминув проследить за отступлением собеседника, вновь угрожающе надвигается на него.

– Зря вы так презираете свою спутницу жизни…

– Изабель! Да скажи ты хоть что-нибудь, в конце-то концов!

Жена молчит. Лишь следит за происходящим глазами, в которых нет ни намека на волнение. Жан-Пьера пробирает дрожь. На этот раз самая настоящая. Сосед делает к нему еще шаг.

– Зря вы так плохо обращаетесь со своей спутницей жизни…

– Изабель! – умоляет ее Жан-Пьер, но так ничего и не добивается.

– Это плохо… – рычит швед.

– Изабель! Да скажи же хоть что-нибудь! Я тебя когда-нибудь бил? Руку на тебя когда поднимал? Нет. А раз так, то…

– «Обещания и жестокость, вот что ты ненавидишь. А вдобавок к ним смерть. Возвышенности и молчания, пустоты хватило бы вполне».

Жан-Пьер забился в угол гостиной – этот мастодонт перекрыл ему все пути к спасению.

– Это тоже Ганди? – спрашивает он тихим от испуга и ужаса голосом.

– Нет, это уже Жюльен Доре.

– Сначала Джинн Мас, теперь Жюльен Доре. Отлично, так мы за вечер переберем Топ-50 лучших исполнителей, – гнет свою линию Жан-Пьер.

– Топ-50 лучших исполнителей больше нет, Жан-Пьер, – с видом прокурора вставляет свое слово Поль.

– И твоих представлений о жизни, Жан-Пьер, тоже, – поддерживает его Соланж.

Осужденный вот-вот упадет на колени и взмолится о пощаде.