Платье

– Изабель, черт бы тебя побрал! Ты скажешь что-нибудь или нет!

– Ты растворяешься, бедняжка… Ты превращаешься в ничто и исчезаешь без следа… – бросает ему Изабель спасательный круг – рассыпающийся в руках и больше ни на что не годный.

Когда швед поднимает руку, Жан-Пьер прикрывает ладонью лицо. Но гигант даже не думает треснуть его кулаком по бледной физиономии. Лишь хватает за шею, надавливает – вроде бы легонько, но все же достаточно твердо, чтобы добиться желаемого результата, – подводит к дивану и насильно на него усаживает. Теперь он – лишь марионетка в чужих руках.

Борг, Изабель, Поль и Соланж расположились напротив. Безвольная кукла в зале суда.

– Что значит «ты растворяешься»? А? Что это значит?

Изабель качает головой… Нет, он решительно ничего не понимает…

– Все только из-за того, что я назвал нашего налоговика «мужчиной», да? Слушай, Поль, у тебя яйца между ног под юбкой есть или нет?

На лице Соланж расцветает гримаса отвращения.

– Теперь больше никого не низводят до его пола, – брызжет в его сторону слюной Поль. – Поэтому я вполне могу ощущать себя женщиной.

– Это с яйцами-то?

– Какой стыд… – шепчет Изабель.

– А что, я всего лишь пытаюсь понять… – стонет Жан-Пьер. – Это что же получается – Поль у нас лесбиянка с яйцами?

– Ты меня позоришь. Меня, нас и весь окружающий мир.

23 часа 15 минут

На него смотрят четыре пары глаз. Жан-Пьеру хотелось бы сквозь землю провалиться. Изабель, Бьорн, Поль и Соланж молчат, как воды в рот набрав. Явно ждут, только вот чего? «Вали оттуда, ты ничего им не должен…» – нашептывает ему тихий голосок. Да, двух жандармов по бокам от обвиняемого действительно нет. И что ему тогда мешает встать и уйти? Пусть торчат здесь дальше, но уже без него. Их можно даже вышвырнуть на улицу, в конце концов, он у себя дома. Но Жан-Пьера будто сковал паралич. Для него пробил час последнего суда. Ну что ж, пусть тогда судят! Боже милостивый! Пусть тогда судят! Но с их губ не слетает ни звука. Чего они от него хотят? Чтобы он заговорил первым? Чтобы объяснил свое поведение? Чтобы стал оправдываться? Но на это у них нет никакого права! «Дай им отпор, черт бы тебя побрал, и немедленно!» – набрасывается на него тихий голосок.

– Раз так, то объясни мне, что ты делала с негром в трусах в нашей ванной, а?

Изабель хмурит брови. Жан-Пьер понимает, что это явно не та фраза, которую она от него ждала.

– С кем?

– Как с кем… с негром в трусах!

– Что ты такое говоришь? Заклинаю тебя, не надо…

– А что? Или он, по-твоему, не в трусах?

– На мой взгляд, Жан-Пьер, проблема не в слове «трусы», а в том, что ему предшествовало, – объясняет Соланж.

Ему уже до смерти надоело, что его принимают если не за безумца, то за дебила. От того, что каждую его фразу очищают от шелухи и просеивают сквозь сито, его уже тошнит.

– Как это? Какое еще слово? «Негр», да? Ну и что? Если Поль у нас травести, то вот этот негр! – произносит он, показывая подбородком на шведа. – А как прикажешь мне его называть, котом, что ли? Или он, может, не черный?

– Я не черный, месье.

– Что-что?

– Бьорн не черный, Жан-Пьер, – стоит на своем Изабель.

– Хватит надо мной издеваться… По-вашему, Бьорн не черный?

– Совершенно верно, Жан-Пьер, – подтверждает Поль, – Бьорн не черный.

Обвиняемый в отчаянии обводит глазами комнату.

Потом видит пульт от телевизора, спрыгивает с дивана, хватает его и потрясает им в воздухе перед недвижными взорами судей.

– А вот этот пульт, он какого цвета?

Первой по поводу этого вещественного доказательства решает высказаться Соланж:

– Черного.

– Вот оно! Спасибо, Соланж! Как ни крути, а время от времени ты все же можешь говорить умные вещи. Значит, пульт от телевизора черный, отлично, это говорит о том, что вы не дальтоники! Полудурки, но не дальтоники. Пульт от телевизора черный! Черный, и все тут!

Жан-Пьер буквально беснуется, а они, несмотря ни на что, все сидят с каменными лицами.

– Ну и что?

– А то, моя дорогая Изабель, что ваш муж, похоже, сравнивает меня с пультом от телевизора… – пыхтит швед.

– Жан-Пьер, в конце-то концов! Бьорн тебе не пульт от телевизора!

Опять доведенный до изнеможения, тот возвращается и падает на диван.

– Знаешь, Соланж, по поводу твоего ума я явно погорячился.

– Извинись, Жан-Пьер! – увещевает его Изабель. – Извинись немедленно… Перед Полем, что поднял на смех его платье, перед Соланж, что усомнился в ее умственных способностях, и перед Бьорном, что сравнил его с пультом. Попроси прощения у всего мира!

– Перед тем как я извинюсь перед всем человечеством, ответь, Изабель, на мой вопрос… Только на этот раз без обиняков… Вот я, к примеру, белый, согласна?

Члены четверки переглядываются между собой, будто держат безмолвный совет. И в повисшей тишине, не выдав себя ни единым жестом, решают, что отвечать на вопрос Жан-Пьера – явно повергший их в растерянность – будет Поль.

– Да нет же… Нет, ты не белый.

– Охренеть! Что ж ты врешь-то, а!.. – срывается с губ вконец сломленного Жан-Пьера.

– Ты что же, низводишь Бьорна единственно к цвету его кожи, да? – спрашивает его Поль.