Платонов тупик

— Мал-то больно хозяин…

— Мал не мал, а мужик теперь в доме он.

— Это да…

— Беда заставит быстро взрослеть…

Выслушав мужиков, Юрка кружил на обратном пути среди женщин и, насладившись вдоволь старушечьими ласками, снова шел в дом к матери и бабушке.

Мать плакала то молча, то вдруг в ней словно взрывалась накопленная печаль, и она рыдала громко, вслух причитала какие-то горькие слова — голосила. И тогда Юрка, морщась, дергал ее за юбку, просил замолчать: он стыдился такого громкого проявления чувств. Мать опускала руку на его плечо, прижимала к себе.

Любопытные ребятишки — Юркины сверстники со всей улицы — толпились тут же, одни с родителями, другие сами по себе, шныряли туда-сюда, взрослые шикали на них недовольно, гнали прочь. И только один Юрка пользовался неприкосновенностью.

Увидев ребят, заглядывающих в окна, он, не отходя от гроба, погрозил им кулаком. А потом не выдержал, выскочил на улицу с видом сурового хозяина, стал прогонять ребят прочь. Это он мстил им за все обиды, которые, случалось, наносили ребятишки друг другу и ему тоже.

— Уходите, чего вам тут надо?.. А то сейчас!..

— Задава-а-ака… — обиженно пропела Лизка Пузырева. — Задается, что у него отец умер. Ладно, ребят, пошли. Но и ты к нам не приходи.

— И не приду! — гордо заявил Юрка, он был уверен, что такое событие, какое происходит сейчас у них, вряд ли повторится у кого-либо еще, потому что на его памяти это было впервые.

2

Юрку тянуло к бабушке — та умела жалеть его. Почти через весь поселок он шел один, не боясь ни мальчишек, ни собак. С теми и с другими он умел ладить. Не то чтобы ладить, а вести себя так, что они его не трогали. Он усвоил, что от тех и других не надо убегать или обороняться, а тем более не стоит задираться с ними. Мальчишки, как и собаки, убегающего почему-то пытаются догнать, а догнав, одни бьют, а другие кусают. Покорно стоящего никто не трогает. К тому же стоит сказать ребятишкам, что у него недавно умер отец и что он идет к бабушке, как вся агрессивность их вмиг исчезала и они тут же из противников превращались в друзей и защитников.

Ходил Юрка всегда не спеша, приняв смурной вид, будто горем убитый.

Однажды поравнялся он с домом Сизого Андрюхи и увидел: сидит на лавочке Андрюха и, видать, в крепком подпитии — сам с собой разговаривает. Струхнул Юрка, хотел перейти на другую сторону улицы, чтобы обойти Андрюху, но было уже поздно: Андрюха заметил его и поманил к себе. Юрка покорно подошел.

— Ты чей же будешь такой, герой? — спросил весело Сизый, довольный, что встретил собеседника по себе.

— Чижиков…

— Это каких же Чижиков? Их у нас много.

— Вдовы Шурки Чижиковой…

Сизый силился вспомнить эту Шурку и не мог, потряс головой. Юрка помог ему:

— У меня отец недавно умер… Иван Чижик… — назвал Юрка уличное прозвище. Обычно он сердился, если кто-то называл их Чижиками, а тут сам назвался.

— А-а! Ты Ивана Чижика сынок? Так я же твоего отца знал! Мы же вместе в школу ходили. Хороший был парень! Умер?.. Ай какая жалость… — У Андрюхи плаксиво сморщилось лицо, он завсхлипывал, привлек к себе Юрку, и тот ощутил, как ему на голову закапали Андрюхины слезы. — Хороший мужик был… Умер… Вот она, наша жизня… И ты, значит, остался без батьки?.. Бедный, бедный… А идешь куда? К бабушке? Ну иди, сынок, иди… — Всхлипывая, Сизый отпустил Юрку, и тот побрел дальше. До последней крайности растроганный жалостью к себе, Юрка готов был и сам заплакать, но крепился: бабушкин дом был уже совсем близко.

Увидев внука, бабушка запричитала жалостливо:

— Внучек пришел! Ах, сиротинушка ты моя горемычная… Как же ты сам-то дошел?.. Не боялся? Боль ты моя неутешная…

Вокруг бабушки вилось еще с полдюжины других внуков — Юркиных двоюродных братьев и сестер, но теперь все ее внимание было обращено только на гостя. Она говорила разные жалостливые слова, пока не разжалобливала себя до слез.

Седенькая, добрая, она тем не менее держала внуков в строгости, приучала к порядку, раньше времени, до обеда, не разрешала таскать куски. Сегодня она пекла пирожки, ребятня крутилась возле нее, выпрашивая, но она гнала их прочь, прикрикивала:

— Нельзя! Вот сядем обедать — тогда и ешьте сколько влезет. А так, што же это? Аппетит собьете, будет ни то ни се… Потерпите. — Она накрыла пахучие пирожки чистым льняным полотенцем. — Пошли, пошли вон, погуляйте пока.

А как увидела Юрку, тут же сняла полотенце, выбрала лучший пирожок и сунула ему в руки:

— Съешь, внучек, съешь, милый, ешь, горемычный. Проголодался небось? — Она оглянулась на остальных, погрозила пальцем: — А вы, озорники, не обижайте Юру: он сирота…

Столпившись в кучу, те смотрели на «горемычного» сердито, недружелюбно.

— А мы и не обижаем его, — проворчал в ответ старший из внуков — озорник Гераська.

— Нужен он нам… — добавлял младший — Митька.

Последнее замечание было обидным — это понимал Юрка и начинал быстро-быстро моргать своими длинными, как у святого, ресницами, пытался выжать слезы. Бабушка спешила ему на помощь:

— Не плачь, не плачь, внучек… — И оборачивалась к остальным: — У, озорники! А ну марш на улицу!