Платонов тупик

— Ну, как у нас когда-то было в первые годы. Кто хочет работать, регистрируется на бирже труда, а там, если находится работа, ему присылают повестку.

— Вон как! А я думал, они просто сгоняют народ на работу, — удивился. Платон.

— Да, чаще всего они так и делают. Облавы устраивают…

Платон расспросил, какая процедура при регистрации коммунистов — о чем спрашивают, какие документы требуют.

— Партбилет, например. А если я его потерял?

— Я тоже свой потерял, — многозначительно сказал Арсюха.

Платон поднялся уходить, и Шахов совсем оттаял, даже заулыбался. Неожиданное появление Платона испугало его, он думал, что тот явился к нему с требованием выполнить какое-то задание, а это значило подвергнуть себя такому риску, на который он не способен. Но вот Платон встал, а никакого задания ему не поручил. Может, не доверил, а может, еще по какой причине… «И пусть, это его дело, главное — я пока свободен», — облегченно подумал Шахов. Пронесло…

— Вы уж, Платон Павлович, извините меня: может, я что-нибудь и не так сказал, но поймите, после того, что они сделали с Полянским и с другими, которые знали, что делать и то не сумели, мы… я… Один в поле не воин. Жертва лишняя будет, а пользы от этого никакой. Это как слону дробина.

— Да, пословиц в оправдание можно много найти, — сказал задумчиво Платон. — До свидания.

— Прощайте. А бороду вы зря отпустили: только при первом взгляде не узнать, а присмотришься…

Не успели они с Васькой спуститься с крылечка, как за ними поспешно закрылась дверь, тыркнула задвижка. По звуку Платон понял, что, вернись они сейчас, Шахов ни за что им не открыл бы.

— Ну, видите, какой он? — сказал Васька сердито.

Платон не ответил, шел впереди, опустив голову. Только в гуринском дворе обернулся, сказал тихо:

— Я уж заходить не буду. Поздно… До свидания… — Предупредил: — Да будь осторожен.

Васька забежал вперед, схватил его за руку, тихо попросил:

— Дядь, вы ж меня не забывайте. Если что — я готов, на все готов! А? Ладно?

Платон молча потрепал Ваську за плечо и, склонив голову, пошел не спеша огородной тропкой домой.

16

Сначала Ивану показалось, когда он только вышел из переулка, неся на плечах тяжелый мешок с кукурузными початками, будто вся улица запружена немцами — машинами и солдатами. Ревели, буксуя в дорожной грязи, тяжелые грузовики с брезентовым верхом высотой почти под самую крышу, разворачивались, давя мощными колесами хрупкие заборчики. Солдаты что-то постоянно орали сердито и громко — то ли подавали команды, то ли ругались. Иванова хата была заслонена фургоном, и он поторопился к себе. Бросил ношу на завалинку, кинулся в сени, а там чуланная дверь настежь, и в кладовке вовсю шуруют немцы. Солдаты ножами разрезали на мешках веревки, а фельдфебель набирал в руку зерно, смотрел, бросал обратно и что-то коротко приказывал солдатам. Один, другой мешок — с кукурузой, с подсолнечными семечками, с пшеницей, — все осмотрели. Семечки фельдфебель пнул ногой, мешок упал и рассыпался. Два мешка с хорошей пшеницей солдаты снова завязали и один за другим потащили из кладовки. Вернувшись, солдат указал на третий мешок — с горелой пшеницей, но фельдфебель рявкнул:

— Найн! Шайзе!

Иван кинулся к фельдфебелю, стал дергать его за полу плаща, то с одной стороны, то с другой:

— Пан, пан… Не надо!.. То кушать, кушать детям… Киндер… Вот сколько киндер и матка, — он показывал ему на пальцах, сколько у него едоков. Но фельдфебель — здоровый, краснорожий, будто кирпичом натертый, детина, не замечал Ивана, отмахивался от него, как от назойливой собачонки. И когда тот, видать, изрядно надоел ему, он резко обернулся и, тыча Ивана в грудь кинжалообразным штыком от немецкой винтовки, который он держал все время в руке и орудовал им как указкой, закричал:

— Мольшать!

Увидев приставленный к Ивановой груди кинжал, мать бросилась на руку немца, запричитала:

— Христом-богом молю, не убивай его! Не убивай! Помилуй! — И на Ивана: — Отступись ты от греха подальше, отступись…

Немец оттолкнул старуху и брезгливо посмотрел на рукав своего плаща, словно она оставила там какое-то пятно, махнул на Ивана штыком:

— Вег! Раус! — И указал пальцем в чулан: — Кушать кукурузка, мамалига. Ферштейен? Унд Сталин-шоколад — семьечки. Отчен вкусно! Ферштейен? — И, захохотав, пошел на крыльцо.

Там два солдата, уже обшарив сарай и чердак, стоя навытяжку, что-то докладывали ему. Солдаты были в касках, в сапогах с широкими раструбами голенищ и в серо-зеленых френчах, туго подпоясанных черными ремнями, отчего эти френчи внизу смахивали на старинные бабьи кофты с оборками. Одинакового невысокого роста, толстенькие, они были похожи на болванчиков, отштампованных одним станком. Выслушав их, фельдфебель отдал какое-то приказание, и они разбежались в разные стороны — один заспешил к машине, а другой снова нырнул в сарай.

Ломая и подминая под себя ворота и калитку, во двор медленно вползал задом огромный грузовик. Солдаты быстро откинули задний борт, вытянули из нутра деревянный полок, опустили его одним концом на землю, а другой крючками зацепили за машину — образовался пологий настил.