Платонов тупик

— Та за что ж ругать? — мягко возразила хозяйка. — Вставайте снидать.

Анна растолкала Ваську:

— Пора, сынок, вставай… Нам еще предстоит дорога…

Васька вскочил быстро, сообразил — не дома. С трудом встал на ноги, — они были будто чужие, его даже качнуло, он схватился за стенку, смущенно улыбаясь и поглядывая на хозяев. Но те были заняты своим делом и не видели Васькину беспомощность: старик убирал их постель — собирал и выносил из хаты солому, женщина возилась у плиты, а молодой Усти вообще не было в комнате.

Хозяйка подала на стол большую сковороду жаренной на сале картошки, соленых огурцов, старик нарезал хлеба, пригласил:

— Сидайте.

— А вы? — Анна не решалась садиться за стол первой, ждала, когда это сделает кто-то из хозяев.

— Мы вже илы, — сказала хозяйка. — Сидайте.

Анна подошла к столу и, скрестив руки на груди, воскликнула:

— Боже, еда-то какая! Я уже и не думала, что увижу такое, а не то чтобы есть. И запах сала давно забыла.

— Ну вот и спробуйте. У нас покы ще не усэ повытяглы оти наглоеды, — сказал старик.

— И до вас добрались? — удивилась Анна.

— А то хиба не доберутся?..

Есть старались медленно, сдержанно, чтобы не показаться хозяевам какими-то прожорами. Анна вилкой подсовывала Ваське кусочки сала, а тот осуждающе поднимал на мать глаза и отодвигал сало обратно.

Ели, переговаривались, рассматривали убранство дома, хозяев — все-таки забрели далеко, многое тут было по-иному: чело печи обрамлено синими и красными полосами, на грубе нарисованы целующиеся голубки.

Пристроившись к окошку, за которым краснело зимнее солнце, старик старательно «обувал» валенок в склеенную из автомобильной камеры галошу. Старик был большеголовым крепышом. Густо посеребренные волосы, стриженные некогда «под машинку», сейчас отрастали у него густым ежиком. Давно не бритые борода и щеки тоже щетинились жестким волосом. Однако он не казался угрюмым отшельником. Когда старик разговаривал, он взглядывал на собеседника голубыми с лукавинкой глазами, ироническая складка у рта превращалась в улыбку, и в ответ ему непременно тоже хотелось улыбнуться — такой он был милый и забавный, как игрушечный старичок-боровичок.

Хозяйка никакая вовсе не старуха, она была не старше Васькиной матери и лишь казалась пожилой. Старил ее платок, повязанный на монашеский манер: черный, он закрывал весь лоб и щеки и придавал ей угрюмый вид богомолки. Она разговаривала мало, но слушала внимательно, участливо и в ответ сочувствующе кивала головой.

Поев, Анна вытерла рукой рот и перекрестилась, сделав это скорее для приличия и в угоду хозяевам, так как она принимала эту женщину все-таки за богомолку.

— Спасибо большое… Не знаем, как и благодарить вас. Вчера еще думали — живы не будем, а вы нас спасли, отогрели да еще и накормили.

Васька тоже сказал «спасибо» и отодвинулся от стола. Анна взглянула на него:

— Ну что, сынок? Будем собираться? — И, помявшись, обратилась к старику: — Вы, дедушка, не посоветуете, куда нам лучше податься, чтобы мы могли обменять свое барахлишко?..

— Да хто ж его знаеть? — старик отложил в сторону валенок, посмотрел на Анну.

— Может, в вашем селе найдется кто?

— Може, и знайдеться… Хто ж его знаеть? Тут вже поперебувало народу.

— И у вас? — удивилась Анна. — Так далеко?

— Далеко с одной стороны, от вас, а с другой, от Запорижья, — близько.

— Это мы так далеко забрались! — Она оглянулась на Ваську, потом опять повернулась к старику: — Ну, спасибо вам за приют, за хлеб-соль, пойдем…

— А шо у вас е? — старик кивнул на узел. — Можэ, такэ, шо и нам треба?

— Ой, так посмотрите! — обрадовалась Анна и кинулась к своему оклунку. Развязала быстро, выложила товар на край стола: — Вот! Это — костюм мужской. От моего мужика остался. А это вот отрез на платье… — Она расстегнула кофту на груди, отвернулась и достала из-за пазухи узелок. — И вот! — Анна бережно положила на клеенку золотые сережки с красными камешками. Сережки сверкнули веселыми звездочками. — Еще мои девичьи!..

Старик взглянул на них и тут же, к удивлению Анны, отмахнулся — не оценил. Он долго щупал костюм, наконец сказал:

— Добрый матерьял. Шерсть. Но у нас никому его носыть…

А хозяйка рассматривала отрез, и по ее глазам видно было, что он ей нравится. Она крикнула негромко:

— Устя!.. Устыно!..

В комнату из-за занавески на двери выскочила Устя — молодая розовощекая дивчина. Брови шнурочком, на лбу колечки волос, голову оттягивает тяжелая коса. Она кинула на всех быстрый взгляд черных глаз, поздоровалась — и к матери. Увидела отрез, заулыбалась:

— Ой, яке гарненьке! — Обернулась к гостье, спросила просто: — Продаетэ?

— Меняем… На зерно… — сказала Анна несмело.

Васька смотрел на Устю и удивлялся: почему она вчера показалась ему солидной теткой? И вспоминал себя, какой он был беспомощный и жалкий. Вспомнил — и покраснел от смущения. А Устя не обращала на него внимания, она выразительно посматривала то на свою мать, то на деда.

— Пшеницы нема, — сказал дед. — Кукурузы могу дать…

— Ну что ж… — быстро согласилась Анна. — На нет и суда нет.

— А сколько? — спросил старик.