Плацебо

– И ты, – он смотрел на нее снова этим странным взглядом, – похудела.

– Мне комфортно в этом весе, – все ее фразы были выверенными, категоричными. В его голосе уверенности не чувствовалось вовсе.

Затем мы уходили. Он тянулся ко мне, хотел обнять. Мне это не нравилось. Так я рос.

Однажды он умер. Мы узнали об этом случайно, пришли в пятницу в бизнес-центр, ждали его полчаса возле уродливой забегаловки, в которой он обычно заказывал всякую ерунду. Он не приходил. Тогда мама поднялась в Офис, помню, как сейчас, на одиннадцатый этаж. Прежде я никогда не бывал в подобном месте. Там все улыбались, сидели в отдельных капсулах и что-то писали. Вышел очень веселый, жизнерадостный мужчина, он поздоровался с нами и объяснил, что наш отец умер.

– Как это случилось? – мать побледнела, но говорила спокойно.

– Не повезло, – сквозь приклеенную улыбку вздохнул сотрудник, – мы праздновали его повышение и по традиции, – он снова вздохнул, – все ели пирожные, очень вкусные, с настоящим кремом, – он мечтательно прикрыл глаза на секунду, – а в его пирожном была маленькая монетка на счастье, золотая, это у нас традиция, так, как будто золото в обиход вернулось, ну, на память, – он цокнул языком, – вот он ее и проглотил! Несчастный случай! Такая жалость. Вызвали «скорую», но оказалось, что у него нет страховки на асфиксию. Уж не знаем, как, наша компания всем предоставляет полный пакет. У него даже страховка на геморрой была, а на асфиксию – нет! В общем, тут ничем уже не поможешь, хороший он человек был, соболезную.

– А его… – мать выдавливала из себя слова, – сбережения? Как их получить?

– А! – сотрудник помахал указательным пальцем перед носом у моей матери и у меня потемнело в глазах, – плутовка, все об одном! Но, увы, помочь не смогу. «Скорая»-то приехала, а без страховки – это ужас как дорого. Мы думали, как производственную травму, все-таки ел-то он на работе, но там все черным по белому писано. В общем, пришлось расплатиться с ними.

– Ясно. Спасибо за информацию, – она резко развернулась на каблуках, даже про меня забыла, и стремительно поспешила вон. Я едва за ней поспевал. Мы очень долго молчали, всю дорогу до дома, пока она готовила суп, в то время, как мы его ели, после того, как я пожелал ей спокойной ночи. Мы всегда жили в нашем доме вдвоем, но в тот день мне казалось, что дом пустой, в нем только молчаливые призраки, которые притворяются людьми.

Утром она сказала мне: «Memento Mori». Она и раньше говорила мне это, но никогда прежде я не ощущал силу в этих словах. На двенадцатый день рождения она подарила мне белый платочек, на котором было вышито «M. M» и сказала о том, что все мы когда-нибудь умрем. Даже когда все будет хорошо, даже если у тебя много друзей или доброталонов и ты можешь купить себе целый город – ты все равно когда-нибудь умрешь. Даже если бессмертие станет доступной медицинской процедурой – ты все равно умрешь, и я тоже, и все, кого ты любишь. А если нет – жизнь теряет всякий смысл. Смерть делает жизнь ценной, иначе никто бы ее не вынес. Я слушал ее очень внимательно и все думал, купит ли она мне то шоколадное мороженое, которое я, наверное, не должен есть, но ем каждый раз, когда мы встречаемся с отцом. У нас был праздничный ужин, мы плавили сыр с помощью специальной штуки, мама назвала ее фондю, это было вкусно. Потом пошли на почту оплачивать штрафы за то, что я не хожу в школу, и по дороге кормили голубей. Я впервые видел тогда белых голубей. Мы не возвращались к этому разговору около года, до того дня, который изменил нашу размеренную жизнь, которая ретроспективно кажется мне невозможной, утопичной. Через несколько дней меня отправили в школу-интернат, чтоб у меня было будущее. Мать была замкнутой, говорила кратко, все время хлопотала о чем-то. Позже я узнал, что она продала дом, причем почти за бесценок по сравнению с тем, сколько он мог бы стоить, наш дом был произведением искусства, но покупателя больше волновало его выгодное расположение и большой сад вокруг. Я не понимал, что происходит. Мы много раз говорили о зоне отчуждения – прекрасном месте, где люди помогают друг другу, сами выращивают био-продукты и не нуждаются в доброталонах, рейтингах и школах. Раньше нам мешала привязанность к дому, теперь дома нет. Я не понимал, что происходит, а мать отмахивалась от меня своими напряженными плечами, скрупулезным подсчетом цифр и тихим голосом. Я боялся ее отвлечь от чего-то очень важного, я не задал ей ни один из тех вопросов, которые меня беспокоили. Может, если бы я сказал ей, что готов идти за ней на край света, не нужна мне школа и отец тоже был не так уж нужен или что-то в этом роде, она бы мигом прекратила подсчеты и мы отправились бы в прекрасное место, которое нас ждет. Я не сделал этого. Мать отдала меня в одну из лучших общеобразовательных школ, где нас учили соответственно нашим интересам.