Плавни

Поля прижимается к нему, плачет и что–то причитает, чего не может понять Тимка. Потом они сидят рядом и оба плачут. Поля — громко, навзрыд, Тимка — тихонько всхлипывая. Ему жаль Полю, жаль племянника, оставшегося сиротой, жаль отца и себя самого.

Поля плачет долго, и когда она наконец стихает, Тимка решается спросить о матери. От Поли он узнает о том, что они считали его мертвым, о продаже его любимых рыжих быков, об обыске и о том, что у них хотели забрать последний хлеб, но когда мать пошла в ревком, вмешался сам председатель, и хлеб не тронули.

Андрей решил поспать подольше в воскресный день. Все предыдущие дни он поздно возвращался домой и, ложась спать, мечтал отоспаться в воскресенье, но его разбудили под утро. Семен Хмель бесцеремонно тряс его за плечо и, когда Андрей сел на кровати, тихо проговорил:

— Вставай, Андрей.

— Что? Что случилось?!

— Тише!.. Учительница отравилась.

В кухне Андрея ожидал Бабич. Все трое, на цыпочках, чтоб не разбудить Наталку, вышли из дому.

…Когда тачанка свернула к раскрытым воротам школьного двора, Андрей первый спрыгнул на землю и торопливо прошел в дом.

Зинаида Дмитриевна лежала на кровати поверх одеяла. Синее шерстяное платье ее было расстегнуто на груди, обнажая кружево сорочки. Но более всего запомнились Андрею до крови искусанные губы и приоткрытые, словно подсматривающие за кем–то из–под густых ресниц, глаза.

Андрей снял папаху и подошел к кровати. Мучила мысль, что вот он, которого она считала своим другом, не понял ее переживаний и не помешал ее гибели.

— Замотался, все некогда было, — прошептал Андрей, словно оправдываясь перед мертвой. Почувствовав на своем затылке чье–то дыхание, Андрей повернулся и увидел Семена Хмеля.

— Ты, Семен, оставайся здесь, поможешь Бабичу организовать похороны, а я поеду в ревком. — И Андрей тихонько, словно боясь кого–то разбудить, вышел.

Хмель, оставшись один, некоторое время стоял неподвижно, с сожалением смотря на Зинаиду Дмитриевну, потом принялся осматривать комнату. Но, кроме стакана с какой–то мутной жидкостью на дне да пустого зеленого конверта без надписи, валявшегося возле стола, ему не удалось найти ничего, что объяснило бы смерть учительницы.

Хоронили Зинаиду Дмитриевну на другой день. Кладбищенские аллеи были полны народа. Принесенные школьниками цветы не вместились в гробу. Белые, розовые, красные астры, перемешавшись с пестрыми георгинами, сплошь закрыли собой глиняный холм. На обратном пути Андрей ехал вместе с Наталкой. Он завернул ее в бурку, и она сидела притихшая, заплаканная, доверчиво прижавшись к его плечу.

Бегство Тимки и его открытый переход в лагерь врагов бурей прошли в сознании Наталки, оставив след навсегда. Она еще сильнее привязалась к брату и Андрею, перенеся на них обоих всю свою нежность. Наталка заметно похудела и как бы выросла. Глаза стали строже, задумчивей. Она редко улыбалась, смеялась еще реже, но изредка в смехе ее уже вспыхивали прежние перезвоны серебряных колокольчиков.

Семенной по–прежнему был для нее дядей Андреем, членом их семьи. И если его слово было законом для ее брата, то для нее — тем более. Беспрекословное подчинение всех, кто окружал Андрея, его воле стало для нее привычным. Она уже не удивлялась, как прежде, что приходившие к нему старики почтительно слушали, пока он говорил, и если и спорили иногда с ним, то как–то нерешительно, словно ученики со своим учителем.

И если ее брат был для нее не только братом, но и отцом, то Андрей был, пожалуй, кем–то еще большим. Чувство близости к Андрею росло в ней, укреплялось, незаметно переходя в какое–то новое чувство, неясное еще ей самой, но волнующее, заставляющее чаще биться ее сердце при появлении Андрея, при звуке его голоса.

Она уже не бегала по–ребячески взапуски с дядей Андреем, не просилась к нему на седло, когда он приезжал верхом, не брызгала ему холодной водой за ворот рубахи, когда он умывался. Но на столике в зале, где он часто работал или читал перед сном, всегда стоял кувшин с цветами, сорванными Наталкой. Его одежду Наталка тщательно чинила. Обед подавала ему первому, а когда Андрей не приезжал, становилась грустной.

Дома Андрей бережно высадил Наталку из тачанки, помог ей дойти до ее комнаты и, несмотря на ее протесты, заставил прилечь на кровать, укрыв ее своей буркой. Сам же прошел в зал. На столе лежала книга, которую он читал в ночь смерти ее хозяйки, а возле книги стоял кувшин с завядшими цветами.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

После отъезда Сухенко в командовании отрядом полковника Дрофы произошли большие перемены. Есаул Гай был назначен командиром первой, офицерской, сотни, а подхорунжий Шпак — второй, добровольческой. Тимка был произведен в вахмистры. Эти назначения вызвали недовольство в офицерской сотне, где войсковые старшины командовали взводами, а подхорунжие служили рядовыми. Но открыто выражать свое недовольство никто не решался: все знали, что Дрофа крут на расправу.