Плавни

Ковтун жил бобылем, немного в стороне от центральной улицы. Его опрятный курень, вымазанный глиной и выбеленный, был крыт свежим камышом, а в большом старом саду была пасека. Из–за пчел к деду в сад не отваживались лазить за яблоками и абрикосами даже самые отчаянные из станичных ребят.

Перепрыгнув через забор и окрикнув куцехвостого кобеля волчьей масти, с обрезанными ушами, Тимка тихонько стукнул в окно. То ли старческий сон был чуток, то ли дед еще не ложился спать — дверь сейчас же скрипнула, и на пороге показалась высокая фигура Ковтуна в черкеске нараспашку и с палкой в руке.

Ковтун молча всматривался в своего ночного гостя и, узнав Тимку, без особой радости спросил:

— Что ты, Тимка? Что надо?

— Пусти, крестный… дело есть.

— Входи. Ты что, пешком?

— До станицы доехал, а в станицу пеши пробрался.

Курень Ковтуна состоял из одной комнаты с большой русской печью. Стены и печь были выбелены мелом, а земляной пол вымазан глиной и устлан свежеплетеными чаканками. По стенам были развешаны фотографии в черных резных рамках и пучки каких–то трав, а над кроватью, стоящей в первой половине, на пестром ковре висели старинные пистолеты, сабли и кинжалы. Тут же, на узеньком ремешке, красовалось начищенное до блеска охотничье ружье деда Ковтуна.

Все до мелочи было знакомо Тимке: и эта поражающая посторонний глаз чистота, и старая черная кошка Муська возле печки. Знал он, что в том огромном кувшине, что стоит в углу кухни, держит дед Ковтун медовый квас, а вот тот, что чуть поменьше, но все же доходит Тимке по пояс, наполнен медом. Да мало ли что еще есть у деда Ковтуна: моченые яблоки, которые так любит Тимка, и повидло на меду из чернослива, и ведерные бутыли вишен, от терпкого сока которых сладко кружится голова, а ноги каменеют и отказываются служить.

Одно лишь было всегда непонятно Тимке: как это дед Ковтун управлялся сам со всем своим хозяйством, успевал делать всю бабью работу, да еще находил время ловить с Тимкой сазанов, а вечерами рассказывать ему занимательные были про старину далекую, навсегда ушедшую, про стародавние походы казачьи за Терек.

Давно Тимка не был у крестного и теперь, войдя в кухню и снимая пояс, с удовольствием рассматривал каждый предмет, как–то по–особенному, приветливо выделяющийся при свете горящей печки и маленькой лампы. Тимка с наслаждением потянул носом запах свежесваренного борща и тушеного мяса. «Вкусно готовит старый», — подумал Тимка и, сняв папаху, принялся расстегивать крючки суконной черкески.

Дед стоял тут же, возле небольшого кухонного столика. Был он высокий, еще крепкий старик с седыми, книзу спускающимися усами и гладко выбритым круглым подбородком. Его карие глаза с тревогой смотрели на Тимку из–под лохматых бровей. А Тимка, повесив черкеску на гвоздик, подошел к печке, погладил кошку и, потянув еще раз носом аромат от кушаний, вздохнул.

— Исты хочешь?

— Очень хочу, крестный.

— Ну, добре, сидай.

Ковтун усадил Тимку на лавку и вытащил из печки глиняный котелок борща. Тимка ел борщ с жадностью, обжигая губы. Дед сидел напротив, положив на стол локти. Бязевая рубаха Ковтуна была чисто выстирана и выглажена. Из ее рукавов торчали узловатые руки, покрытые морщинами, ссадинами и мозолями.

После борща Ковтун подал Тимке тушеную баранину с картошкой, потом жареных карасей и, наконец, моченых яблок и чашку вишневого сока.

— Що за дило привело тебя, сокол, в станицу?

— По дому соскучился, крестный.

— Домой тебе зараз не можно.

— Почему?! — вырвалось у Тимки. Он отложил недоеденное яблоко и впился взглядом в деда. — Почему?.. — переспросил он сорвавшимся шепотом.

— До Поли брат с Красной Армии приехал, у вас гостит.

— Что же делать, крестный?

Ковтун с минуту молчал, потом, глядя в угол, сказал:

— Лягай спать, а я пойду до вас, гукну 1 Польку. Що ж с тобой, бандюгой, робить…

1 Гукну — позову.

Тимка вспыхнул. Он знал, что Ковтун недолюбливал его отца и брата за то, что они сперва ушли с генералом Покровским, а потом пристали к «камышовскому войску», как иронически называл дед отряд Дрофы. Однако назвать его, Тимку, бандюгой — хоть, может, и в шутку — это уж слишком! Но прежде чем Тимка успел сказать что–нибудь, дед взял палку, снял с гвоздя папаху и вышел за дверь.

Тимка укрылся дедовой бекешей и с удовольствием вытянул босые ноги. Было так приятно лежать в чистой комнате, на мохнатой бурке, под которой одна на одну были сложены десятки мягких зелено–желтых чаканок.

Тимка закрыл глаза и представил себя дома. Завтра воскресенье, и мать, должно быть, испекла его любимый пирог с творогом… Да нет, ей сейчас не до пирога…

Тимка натягивает бекешу на голову и поворачивается на бок, потом поджимает ноги, вытягивает и снова поджимает их, сворачиваясь клубком под бекешей.

Просыпается Тимка от шума голосов, чьего–то возгласа и ощущения мягкого женского тела на своей груди. Тимка открывает глаза и видит Полю, стоящую на коленях перед его постелью.