Плавни

Зинаида Дмитриевна подняла голову и тревожно прислушалась. Стук не прекращался. Было ясно, что кто–то, не желая звонить с парадного хода, стучит в окно. У Зинаиды Дмитриевны тревожно забилось сердце. Она машинально поправила волосы и торопливо подошла к окну. «Анатолий! Ну, конечно, он!..» Зинаида Дмитриевна бессильно прислонилась к оконному косяку, всматриваясь широко открытыми глазами в темноту ночи. За окном раздался голос, заглушенный стеклом и шумом ветра:

— Это я, Зинаида Дмитриевна, Тимка Шеремет… Учительница была почти разочарована. Она боялась свидания с Сухенко и в то же время страстно желала этого свидания, все еще надеясь на что–то, ожидая чего–то. Зинаида Дмитриевна пошла отворять дверь, но на пороге вынуждена была остановиться. Отвратительная тошнота подступила к ее горлу, болью заставила сжаться сердце.

Когда наконец она вышла во двор, Тимка уже потерял надежду достучаться и стоял возле крыльца. Уходить, не выполнив просьбы Сухенко, не хотелось, оставаться же дольше во дворе школы было опасно, — на улице прохаживался часовой, который каждую минуту мог поднять тревогу. Тимка нащупал в темноте деревянную кобуру маузера — подарок Петра — и две английские бомбы–лимонки, висевшие на поясе. Он настороженно прислушался. «Словно хорь у курятника, всего боюсь…» Увидев, что дверь отворилась и показалась учительница, быстро поднялся на крыльцо и молча прошмыгнул в коридор мимо Зинаиды Дмитриевны. В комнате Тимка достал зажигалку и помог учительнице зажечь лампу. Потом они взглянули друг на друга. Некоторое время никто из них не отваживался заговорить: Зинаида Дмитриевна волновалась, думая, что Тимка прислан Сухенко с какими–то важными вестями, а Тимка боялся спросить о Наталке. Наконец заговорила учительница:

— Зачем ты пришел? Ведь тебя могут поймать.

«Зачем она это говорит? — подумал Тимка. — Лучше напоила бы горячим чаем… А ведь она тяжелая ходит!..» — решил он, взглянув на ее округлившийся стан. Это изумило его. Он достал из–за пазухи зеленый конверт и протянул его учительнице.

— Вот полковник передал… — и, видя нерешительность учительницы, добавил: — Если меня поймают, я вас не выдам, не бойтесь.

Но Зинаида Дмитриевна уже схватила письмо дрожащими пальцами. Торопливо вскрыв конверт и забыв про Тимку, она жадно забегала глазами по строчкам, шевеля по–детски губами.

Сухенко писал о постылой жизни степных бродяг, о своей тоске и предстоящем на днях отъезде в Крым. От всего письма веяло опустошенностью. Зинаида Дмитриевна села к столу и перечитала письмо. Перечитала и поняла, что ей не на что уже было надеяться и нечего было ждать. Она даже не заплакала, но в груди у нее что–то оборвалось, стало как–то пусто, как бывает только, когда теряешь близкого, родного человека.

Тимке хотелось, чтобы учительница заговорила с ним о Наталке. Тогда удобно было бы попросить ее передать Наталке письмо, лежащее у него за пазухой. Но учительница, охватив голову руками, тоскливо молчала, и Тимке захотелось уйти. Ему стало стыдно, что за последние месяцы в его заботах и думах мать занимала лишь небольшое место. «Какая она теперь? Верно, постарела совсем…» — с грустью подумал Тимка.

Тихая, болезненная, мать его была незаметной в семье. С тех пор как Тимка окончил казачье четырехклассное училище и брат подарил ему по этому случаю кинжал и казачью одежду, он стал считать себя взрослым, дичился матери, грубо обрывая ее ласки, считая стыдным для себя, уже взрослого, показывать свою привязанность к ней. Теперь же ему захотелось пробраться домой и, уткнув голову — как когда–то в детстве — в материнские колени, выплакать свое горе, свою тоску, что жерновом мельничным лежала на сердце. Ведь ей сейчас тоже, должно, не спится… стоит, верно, в углу на коленях перед потемневшими от времени иконами, в слабом мерцающем свете лампады, шепчет молитвы и кладет усердно поклоны, а по преждевременно поблекшим морщинистым щекам текут бусинками слезы. Он взглянул на Зинаиду Дмитриевну и, увидев, что та пишет ответ, подумал: «Пусть. Полковник рад будет».

«…Я должна вас ненавидеть, но у меня нет для этого сил. Я очень несчастна и морально раздавлена. Моя любовь к вам оказалась сильнее всех остальных чувств. Даже перестав уважать вас, перестав вам верить, — я все же люблю вас. Так больше продолжаться не может. Я стыжусь смотреть в глаза людям, которых я не могу не уважать, а вы их предали. К тому же мне уже трудно скрывать свою беременность…»

Зинаида Дмитриевна подумала немного и твердо вывела внизу: «Прощайте навсегда».

…Тимка, пробираясь глухими переулками, никак не мог отделаться от чувства жалости к учительнице. Провожая его до крыльца, она неожиданно обняла его и поцеловала в лоб. Тимка, видя, как она расстроена, так и не посмел заговорить с ней о Наталке.

Как ни хотелось Тимке скорее попасть домой, все же осторожность взяла верх, и он решил сперва добраться до своего родственника и крестного отца деда Ковтуна.