Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016

В статье «Смерть поэта», которая заключает изданную в Израиле книгу, заявлено, что рубинская любовь к своей родине предстает как «неразделенная больная страсть». Мне же хочется сказать, что эта горечь, экспрессивность и язвительность высказываний, обращены ли его стихи кродине или к любимой женщине, – органическая черта поэтики этого автора. Оппозиция «нелюбимый», но «родимый» естественна для него. Рубину во всем была присуща горячесть, та горячесть, о которой сказано в Евангелии непосредственно словами самого Христа. Обращенность к высоким идеалам, которые были заложены в нас великой русской литературой, и юношеская страстность сочетались в нем стеми чувствами, теми печалями, которые пришли в двадцатом веке «после Освенцима», когда невозможно было больше жить романтически, жить одним пафосом благородных надежд и альтруизма. Так, даже его стихи о любви, стихи, обращенные к даме сердца, порой полны и экзистенциалистского скепсиса, и демонстративной резкости, придавая рубинским откровениям вызывающе антисентиментальную форму.

Ах, молчи о слове и о взгляде
И страниц глазами не мусоль.
Я любовник припортовой бляди
С заграничным именем Ассоль. –

так начинается одно из его ранних стихотворений. В его текстах строки подлинной преданности и любовной тревоги перебиваются намеренно огрубленными описаниями далеких от эстетической нормы состояний («оскотинев от счастья,/ целуя запястья и ноги твои»). Нередко стихи окрашены ироническим отношением ксамой любовной коллизии, за что, мне помнится, его часто упрекал и, не понимая, что это, в сути своей – литературный прием.

Я как-то напрямик спросила Илью об этом его намеренном снижении любовной темы: «Зачем ты это делаешь?» «А чтобы не было слишком хорошо!» – ответил он мне, и я поняла, что в его представлении на фоне трагедии целого народа порядочный человек просто не имеет права жить благостно, чувствительно, счастливо. И трепет переживаний, и бережность по отношению к чистоте в этом мире вынужденно должны быть скрыты, как и личная уязвимость, незащищенность.

В жизни Рубин не был религиозным, он обретал Бога, когда писал стихи. Образы, унаследованные от русской культурной традиции, естественно присущи его лирике («Грустишь ли ты светло, как богоматерь», «Прощанье женщине поет,/ Как будто страсти по Матфею»), но рядом с ними – отвратительные реалии действительности. У него есть стихи необыкновенной проникновенности и нежности («О погоди, не плачь, Таруса», «Я умирал у Сретенских ворот», «Как странно молвится – мы живы до сих пор…»). Слова же, обращенные к России, часто жестки и горько обличительны: «Любовь, как рвота, душит горло» (любовь к ней, России). Но я всегда имею в виду строки Рубина о неразделимости его жизни с судьбой родины, с прежними поколениями соотечественников и с нами, его современниками:

Я так хочу, чтоб научились Вы
Насвистывать пока я повторяю:
«Уж нет бунтовщиков на площадях Москвы,
А я и в смерти Вас не потеряю».

Так далеко останется Москва,
Что жизни всей не хватит мне на сборы,
И станут мной бедны ее соборы,
И станут мной печальны острова!

Работа на лексических контрастах, самоирония, подчеркнутая физиологичность ощущений, введение сленга, гротесковое вплетение в собственный текст известных литературных мотивов, – то, что позднее, через двадцать лет после него, стало типовыми ходами нашего постмодернизма, – у Рубина прослеживается в стихах и рассказах на всем протяжении творчества. Однако, это меньше всего игра, это, подлинно, стенания об удушении человеческой жизни в провонявшем ложью воздухе советской повседневности. Главная мысль его творчества, как написано в предисловии к единственной книге поэта, – «трагическое ощущение угрозы, которая нависла над нравственностью…. над чистотой, над культурой… в современном дичающем мире».

Ольга Постникова[6]

К 130 – летию со дня рождения Николая Гумилева «Еще не раз вы вспомните меня…»

…А когда придёт их последний час,
Ровный красный туман застелет взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.

Н. Гумилев («Мои читатели»)