Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016

Револющия

Мы, лобастые мальчики невиданной революции…

П. Коган

1

И начинают каблучки пажей
Выстукивать чечетку мятежей.
И засоряют память площадей
Цвета знамен и прозвища людей.
И пулеметы лезут на балкон,
Захлебываясь лентами окон.

Невыносимо низок потолок.
Невыносимо гениален Блок.
Невыносимы шорохи знамен,
Которым нету дела до имен!
Когда гортани рупоров мертвы,
Они уже не требуют жратвы.
Они, как жезла, требуют ружья.
Уже расстрелян и низложен я.
Уже калеки тянут кулаки,
Чтоб исправлять мои черновики.

2

Я постиг незбежность френча.
Читаю революцию, как метеосводку.
Беру в руки винтовку,
Выхожу на улицу
И стреляю по освещенным окнам.
Приказываю:
Сегодня ликвидировать всех поэтов,
Завтра – художников, скульпторов, музыкантов.
Назначаю себя
Верховным Комиссаром Всея Руси.
Ордера и мандаты
Без моей подписи
Недействительны.

3

Не оскорбить твои знамена.
Твои бессонницы чисты.
Твои декреты и законы
Творят евреи и шуты.

Они на пленумах картавят,
И ради счастья моего
На камне камня не оставят,
Не пожалеют ничего.

4

Листаю плоские равнины,
В далеких комнатах сижу,
Где полоумные раввины,
Как предисловье к мятежу.
На площадях и в синагогах
Они задумали меня,
Лаская женщин синеоких
Руками будущего дня.
Моя святая неудача,
Россия. Плачу и молчу.
Твоей пощечиной, как сдачей,
В кармане весело бренчу.

Худыми, узкими плечами,
Глазами, полными луны,
Люблю тебя, люблю печально,
Как женщин любят горбуны.

Измерю ширь твою и дальность
Подробным шагом муравья.
Во мне твоя сентиментальность,
И только злоба не твоя,
И только медленные слезы,
И тень ресниц на потолке…

Моя трагедия – заноза
В твоей сияющей руке!

5

Святые, легкие, как щепки,
Уже покоятся в гробах.
Уже распятья в пальцах цепких
Саднят железом на губах.
Очередями воздух порван.
И поезда издалека
Вонзают станции, как шпоры,
В мои кровавые бока.

Уже мешочники пируют,
Искусство брошено за борт,
И полоумные хирурги
России делают аборт.

Уже людей боятся люди,
Деревья просят топора.
Уже деревня голой грудью
Бросается под трактора.
О, Революция! растаешь,
Сгоришь в дыму библиотек.
Ты устаешь и вырастаешь,
Ты слезы пыльные глотаешь,
Грустишь и плачешь не о тех!

6

Страна повальных эпидемий,
Солдат убитых наповал!
Нас тот же ветер отпевал,
Науки тех же академий
Двадцатый век преподавал.

Во-первых, серебро кадильниц
Среди обители пустой
Невероятно, как Кандинский,
В стране, где только Лев Толстой!

Невероятно постиженье
Падений, слов и падежей,
И между тяжких этажей
Невероятно продвиженье.

И, во-вторых, бредут заводы,
И раздирает песня рот,
И падают, глотая воздух,
Держась руками за живот.

И невозможна остановка.
Возможен выстрел сгоряча,
Когда, о будущем крича,
Забьется песня у плеча,
Продолговато, как винтовка!

И, в-третьих, грустные силены,
Стихами грустными звеня,
Проголосуют за меня
И вытолкнут меня на сцену.

Запричитаю торопливо.
Паду в тумане кровяном
Твоим суфлером терпеливым,
Твоим последним крикуном!

7

Я нахожу причину плача.
Она наивна и проста.
Под сенью черного креста
Обозначаю палача,
А рядом – жертву обозначу,
Не отрываясь от листа.

И если жертва – это я,
То почему палач спокоен,
И почему его рукою
Начертана строка моя?

А если убиваю я,
То почему мой труп холодный
Горой кровавого белья
Оголодавшим птицам отдан
Среди продрогшего жнивья?

8

Умирают боги, умирают…
И, не смея плакать, до утра
Бабы шмотки мужнины стирают,
Чтоб отмыть вчерашнее «ура».

И, пропитан щелоком и содой,
На штыках полощется закат.
И, вздуваясь, опадают годы
На губах больного старика.

И дворцы пылают, как сараи.
И, куда-то в Африку уйдя,
Умирают боги, умирают,
Сладковато падалью смердя!
Февраль – май 1965