Им не удастся меня убедитьбеглым течением красноречивой строки,научить вычурным поклонам, изысканной маете –натягивая среди ночи на голые плечи пиджак,не прохриплю о согласии на неродном языке.Мягкая пыль стелется бахромой,рваный край жизни набухает воровскою пеной,отвесные взгляды лижут взгляда ладонь,голод скребется черствою коркой по звериному чреву.Кормчий – отсутствие силы, побег омелы в руках,гибкое просторечие червленой тяжелой лозы, –скольжение по небритой щеке назойливой медоточивой слезыподобно полету ангела по стеклянному разогретому небу.Настоящее дело стелется как трава,никнет ракитою в лоно лесных запруд.Зверь, что крадется по следу, знает волчьи праваи не останется там, где его запрут.
* * *
Когда восходит белый свет,оповестив наверняка,ты шьешь спасательный жилетиз камыша и сквозняка.И в ожидании двурушника-гонцазмеишься в шелке вышколенной лести –но вот уже маячит у лицанастырный стон, росток усердной вести.И рвется кокон, и дымят мосты,все мчится в жерло звука, обмирая.Кипит рассудок, вырванный из рая…Так смотрит Будда – хищный глаз Китая.
* * *
Скрипнула шаткая дверь,юркнула жизнь на свободу,суши подстреленный зверь,всхлипнув, уходит под воду.Цепко гремят якоря, море корчуют угрюмо –душу подцепят багром, дернут, подбросят из трюма.Вот и лети, камикадзе, сквозь варево стужи,в мир, разодетый бедой, рваный, лукавый снаружи.Там скороходы спешат, сапоги обмотав облаками,весть запечатать, предать, тучи толкают боками.Что бы там ни было – Бог, пламя, путей перекрестье,сердце-сорвиголова в утлое мчится предместье,гроздья набухших планет хищным рывком раздвигая,смотрим гремучий балет, в точку нуля, не мигая…Музыки взорванной, крови блудящей потокиливнем тугим зацепились о провод жестокий.Там, на равнинах, горючих, сквозных, безвоздушных,перед последним прыжком, долгожданным, пустым, простодушным,горькой пощадой пульсирует зернышко боли –власть возвращения, прореха в «ничто» поневоле.