Play the kitten (СИ)

Прошло несколько дней, но кроме как тем коротким трехминутным подобием разговора на ресепшене Кит ее больше не удостоил своим вниманием. В тот день ей показалось, что наконец-таки ее мольбы и пролитые слезы были замечены, что Высшие силы смилостивились, и Кит увидел в ней нечто большее, чем просто странную девочку из университета в ветровке цвета охры и с неизменной книжкой на очередной лекции по языкознанию. Но это не походило на правду. Как бы сильно ее ни терзали собственные чувства, она не могла изменить реальность. А реальность была именно таковой, что это ей приходилось оттирать замороженный йогурт с ковра главного вестибюля, в то время как не кто иной, как Анна хваталась за сильное плечо Кита, минуя фееричное падение на только что вымытых полах главного холла. Анна, и никто более.

Ее мучила какая-то ранее неизведанная обида или, скорее, стыд за то, что кем она была, кем подрабатывала летом. Словно ее когда-то волновало чужое мнение, сейчас же ей казалось постыдным ее положение, будто она вновь была ниже Анны. Как будто тот факт, что Кит предпочел Анну ей был недостаточным… Вайолет часто размышляла над тем, что, возможно, Кита привлекал именно факт того, что Анна выглядела и вела себя чуть старше своего фактического возраста. Может быть, Вайолет казалась слишком юной и неопытной, возможно, детское личико сбивало с толку?

***

- Дети-изверги, - раздосадовано собирала раскрошившийся вафельный рожок мороженого с ковролина Вайолет.

- Родители сами виноваты, что воспитывают маленьких ублюдков, - Лиз придерживала ведро с водой, подавая девушке то тряпку, то нож для масла, которым та могла бы собрать свернувшиеся сливки. – Это поколение американцев растет на никому не нужных антидепрессантах и постоянно обновляющихся экранизациях Человека-паука. Язык не поворачивается назвать их здоровыми, – Лиз фыркнула, выжимая махровую тряпку.

Алый ковер пропах сладкими сливками. Вайолет усмехнулась, поправив подол платья. На голых коленках отпечатался покрасневший узор ворса.

- Мой совет таков – не можешь вырастить из ребенка здорового члена общества – не заводи детей вообще, - продолжала Лиз, после добавив что-то про «скоро освободившуюся мисс Эверс» и «чтобы Вайолет не волновалась из-за оставшихся разводов».

- Наша соседка чокнутая, - возобновила тему испорченных детей девушка, утирая кончик носа засученным рукавом. - Все приходила и рассказывала, как потеряла сына в девяносто четвертом. У него, кажется, проблемы с законом какие-то были, на неприятности нарвался. Из раза в раз одна и та же история, - стряхивала Вайолет крошки с желтой тряпки из вискозы. Внезапно девушка улыбнулась, радостно прыснув со смеху, словно довольный маленький ребенок. – О, вспомнила, он вроде как убил кого-то. Представляешь? – обернулась через плечо та.

- Я пойду, сменю воду и принесу еще крахмала, - тактично подняла пластиковое ведро Лиз, плюхнув на поверхность грязной воды тряпки. Светлые куски мороженого плавали, задевая стенки. Голос работницы звучал холодно, до странности отстраненно, словно она не хотела более слушать сию историю. А Вайолет и не заметила. От трения с ворсом зудели коленки. Едкий запах сахара пропитал липкие руки.

***

Порой в моменты, когда мысли о том, как успешнее вывести пятно с ворса блокировали размышления о Ките, Вайолет казалось, что вот тогда она по-настоящему счастлива. В тот самый день, той самой ночью, когда он впервые заговорил с ней, она не спала до самого рассвета. Не могла уснуть. О, она прекрасно знала, что бы в таком случае сказала ее мама: «Друг мой, ты перевозбудилась», а затем полился бы поток вопросов, касательно, собственно говоря, причины этого самого перевозбуждения.

И да, это было правдой. Вайолет была перевозбуждена. А как иначе? Ее трясло и колотило, невыносимо тянуло курить, она не осознавала, что и кто ей говорил – слова просто вливались беззвучным потоком ей в уши и вылетали вновь, не оставляя после себя ни единого бита информации. Лиз тогда открыла бутылку какого-то дорогого вкусного вина, и Вайолет металась между желанием выпить дабы успокоить нервы и страхом, что то мгновение, те секунды разговора сотрутся из ее памяти, будто ничего и не было, будто ничего не произошло. Много раз за последующие дни она воспроизводила про себя тот диалог, стараясь сохранить в памяти каждую деталь, каждую улыбку и усмешку. Но она не помнила его лица. Как она ни старалась, она не могла воспроизвести в голове его реакций. Они смутным туманом, рассеянно, словно бледневшие под первыми лучами восходящей зари, заползали на мгновение в разум, затем исчезая. Она лишь помнила, как он смотрел ей в глаза, она помнила ослепительную темноту и глубину насыщенных карих добрых глаз и спокойный голос, что всегда был таким веселым, что казалось, он всегда счастлив.

И каждый раз, спускаясь в вестибюль, каждый раз вообще просыпаясь, она гадала и фантазировала, думала о том, заговорит ли он с ней вновь. Значило ли это хоть что-нибудь, или же яркая красивая картинка светлого будущего – лишь плод ее воображения.