Плечевая

Лесник включил телевизор и, забрав со стола кружку с чаем и политый медом кусок хлеба, пересел к нему.

— Слушай, а зовут тебя как? — спросил оттуда, прихлебывая из кружки.

— Валькой.

— Валентина, — поправил он, — Валька — это девчонка непутевая. А ты девка взрослая, справная. Ты — Валентина. Ну, а меня — Михаилом.

— Дядя Миша, значит, — в свою очередь поправила Валька.

Лесник помолчал. Потом сказал:

— Я в дядях-то Мишах еще успею походить. А пока время не вышло — Михаил. Не старый еще.

Валька в охотку сосала моченые яблоки с медом, запивала чаем. Потом не удержалась и налила себе еще молока. Пила с черным хлебом, сыто щурилась. Отвалилась от стола, с жадностью посмотрела на остатки еды. Убрала все обратно в печь, смела в ладонь крошки, вынесла молоко на веранду. Хозяин изредка поглядывал на нее, на то, как она ладно и быстро все делала.

— С матерью вдвоем живете? — спросила Валька, закрывая печь ставнем.

— Вдвоем, — нехотя ответил лесник.

Помолчали. В телевизоре Тихонов выстрелил в живот Дурову. Тот упал в озеро. Заиграла музыка и поехали титры. Хозяин переключил программу — там фильм еще не кончился.

— Жена моя в городе осталась, — сказал он. — Разошлись мы. — Помолчал и добавил: — Я ведь тоже в городе пожил. Семь годов. После армии шофером остался в Москве, женился.

При слове «шофер» Валька вздрогнула.

— Кем? — невольно вырвалось у нее.

— Шофером. В дальнобой ходил. Сначала на плече сидел Москва — Киев, а потом так — по Союзу. Собачья жизнь. Дома иной раз по два месяца не показывался. Вот, значит, баба моя и не вытерпела. Согрешила. А после развода я сюда вернулся. И чего я тогда в городе остался? Чудак был. Уж годов десять минуло, как вернулся.

Валька опасливо поглядела ему в затылок. Потом зевнула и полезла на печь. За занавеской на широкой печной спине было жарко и душно. От большого шуршащего матраца пахло сеном. У трубы лежала кошка, светила на Вальку глазами.

— Утром поеду на работу — захвачу тебя до шоссе. Как раз к автобусу поспеешь. Он тут два раза в день ходит, — донесся снизу голос Михаила.

— На какую работу? — сонно спросила Валька. — Разве лесники ходят на работу?

— А как же? В лесничество, каждый день — к восьми.

Он еще что-то объяснял, но Валька уже не слышала. Свернувшись на матраце калачиком, она спала.

Проснулась Валька от чьего-то прикосновения. В страхе вжалась в стену. Потом несмело протянула руку в темноту. Нащупала кошку. Вздохнула, улыбнулась. Потянувшись, выглянула в комнату. Там было тихо. В углу на телевизоре мерцали зеленым светом электронные часы. Лунные полосы тянулись на полу, ломались на столе и откидывали от него черную густую тень. Валька положила голову на руки и долго слушала теплую дремотную тишину дома.

Решению, которое пришло к ней в эту минуту, Валька не удивилась. Она будто ждала эту мысль. Ждала весь вчерашний день.

Решение это созрело в ней там, в хлеву, — когда она смотрела, как лесник доит корову, слушала возню поросенка, шумные вздохи лошади.

Оно затеплилось в ней давно — во второй или третий заезд к бабке с внучкой, когда Валька почувствовала, что может ходить по деревне спокойно, не сжимаясь внутренне от боязни грубого оклика, не прикрываясь напускной независимостью и безразличием. Идти — равной живущим вокруг. Когда узнали о ней правду и ей пришлось бежать, она бежала не из боязни попасть в милицию, а оттого, что уже никогда не сможет подойти к этим людям как своя. Бежала от взглядов в спину, старушечьих проклятий, мужских усмешек. И тогда та — уже жившая в ней — мысль неожиданно окрепла. Она еще не стала конкретным решением, не вылилась в понятную словесную форму, но уже забеспокоила, держа в напряжении, не отпуская больше в хмельное забытье.

И вот только сейчас, ночью, эта мысль проступила четко и до конца осознанно: она, Валька, едет домой. Будь что будет — она едет домой!

Конечно, жить там она не станет. Приедет, заберет документы и сразу — в Рязань. Никто там ее не знает и от дома недалеко. Поступит работать. Станет жить как все. Два раза в месяц получать деньги, ходить в магазины, в кино. Запишется в библиотеку. К ней будут приезжать мама с сестренкой, рассказывать поселковые новости. Город, наверное, изменился. Надо только забрать паспорт и аттестат.

Валька обняла кошку и, сунув лицо в ее теплую шерсть, тихо рассмеялась.

Михаил высадил Вальку на шоссе за десять минут до автобуса. С утра у него случилась неприятность: хорек задушил курицу, и потому Михаил был сумрачен и неразговорчив. Хмуро пожелав Вальке доброго пути, он тронул лошадь, и та с изматывающим душу скрежетом потащила окованные сани через асфальтовую полосу.

— Голосовать-то умеешь? — крикнул Михаил уже с той стороны дороги. — Остановки здесь нет. Голосовать надо.

— Справлюсь, — крикнула в ответ Валька и замахала ему на прощание.