Плеяды – созвездие надежды

Тевкелев не раз выполнял поручения Коллегии иностранных дел, так или иначе связанные с джунгарами... По велению Петра Великого он месяцами живал в орде калмыцкого хана Аюке, расположенной на берегу Едиля. Там он и выучился калмыцкому языку, узнал этот народ, его характер, привычки и особенности. Алексея Ивановича всегда удивляла скрытность калмыков. Ни перед кем не раскрывали они свои души и свои замыслы, крепко держали язык за зубами. Бывалый, повидавший виды союзник Петра хан Аюке, вместе с русскими воевавший против шведов, забывший кумыс ради французского шампанского, ни разу, даже наедине с Тевкелевым, не сболтнул лишнего слова. Если он задавал хану вопрос, который был тому не по душе, Аюке не хмурился, не суровел, как другие. Прищуривался лишь и хохотал, обнажая полный рот зубов.

Тевкелев часто засматривался на лоб хана — широкий, гладкий и неподвижный, словно панцирь черепахи. Серая калмыцкая степь в ее непроницаемой неподвижности напоминала ему лоб хана. И он думал тогда: «Степь у них такая же, как они сами».

Еще тогда Алексей Иванович изумился и чуть устрашился молчаливой угрюмости степи. Лежит недвижимо как мертвая...

Когда же в Петербурге Тевкелев стал вчитываться в летописи, в документы и книги, вдумываться в обрывки сведений о прошлом степи, он поразился тому, как запутанны и невероятно сложны события, пережитые этой «мертвой», неподвижной степью.

Если верить историкам, а также свидетелям тех событий, то в степи этой случались спокойные дни, недели, а то и месяцы. Но спокойного года не бывало, не выпадало никогда...

Может быть, потому ему чудилось теперь, в многодневной и многотрудной его дороге, что на мглистом степном горизонте появляется, ощетинивается копьями несметное войско... Мираж, понимал он, исчезнет вместе с полуденным зноем.

Однако не всегда это было миражом. Не единожды появлялись на горизонте несметные войска, ощетинившиеся копьями. Но и они потом исчезали как миражи... Кто только не объявлялся здесь нежданно-негаданно, неся из-за этого мглистого туманного горизонта смерть и кровь? Кто потом в бегстве не исчезал, не растворялся в нем? Сквозь синее это марево прошли и сгинули, как лавины, гунны, саки, турки, монголы. Лавины эти надвигались и таяли, будто превращаясь в затейливое, таинственное марево, исчезавшее бесследно, когда приходил тому час. Оставалась о них лишь память людская, память недобрая, цепкая, страшная. Вечная.

Великие просторы! Здесь не единожды сталкивались лбами запад и восток, яростные захватчики и отчаянные защитники, великие и малые. Сталкивались, расшибали лбы, ломали хребты и оставались здесь навечно, истлевали... Голое это пространство — что гигантская сцена, на которой многие баловни истории прозвенели щитом, пролязгали мечом, просвистели стрелами, протопали копытами. Сцена эта слышала крики и стоны умиравших, последние хрипы сраженных в битвах, яростный скрежет зубов безжалостных убийц...

Неоглядная эта ширь, где отдается малейший звук, привыкла дрожать от страха, когда издали доносился цокот копыт. Сколько раз была она залита кровью, сколько раз омыта слезами!

Нелегко найти в этом мире другое такое же ненасытное место, как эта степь, жадная до крови людской, до человеческих черепов под каждым кустом, до костей человеческих под каждым стеблем полыни!

Неспроста горизонты ее и зимой и летом окаймлены мглистым маревом, в котором степь - как в плену. Грозит, давит, внушает ужас это марево... В полдень оно вызывает в воображении алчного врага, зарившегося на этот край, когда был он сильным и непобедимым. Вечером же, казалось, враг бежит, как испуганное стадо антилоп, — летит, уносит ноги, спасает жизнь.

Можно подумать, размышлял Тевкелев, что сама история позаботилась о том, чтобы какая-то волшебная сила навеки запечатлела в этом зыбком воздухе картины драматических событий и лет, которые происходили и умирали здесь. Запечатлела замысловатым и таинственным образом, чтобы воскресали они каждый день и каждый день исчезали, чтобы вновь и вновь воскреснуть. Чтобы внушить людям: в этом мире нет ничего вечного и постоянного, кроме бренности... А мглистое марево, застывшее на горизонте, колыхается вдали, манит, зовет, хочет, чтобы ты распознал его тайны и открыл ему свое, заветное...

Как же все-таки эта степь не превратилась в прах под тысячами и тысячами терзавших ее копыт? Если всматриваться в историю, в прошлое осмысленно, невозможно не задаться вопросом: как не угасла здесь жизнь, как она сохранилась? Как не исчез с лица земли, не вымер кочующий в этой миражной степи народ, которому история уготовила жить на одной из главных своих дорог?

Куда бы ни гнала казахов судьба, они снова возвращались на свою неприютную родину. Выносливый и упрямый народ эти казахи! Подобно степной полыни, они пышно и отважно прорастают вновь, сколько ни заливай кровью, ни вытаптывай копытами. Ведь и полынь годами не цветет, а потом вдруг, вопреки всему, подымается и цветет, да еще пуще прежнего!