Плеяды – созвездие надежды

Потом Итжемес долго вышагивал по полянке, не решаясь войти в землянку, и все спрашивал себя: почему он здесь, что его ждет, почему этого незнакомца отправили в такую глушь? «Что проку, — решил он в конце концов, — мучиться в догадках и сомнениях? Чему быть — того не миновать. Аллах небось не оставит меня, придет на по мощь, как приходил не раз».

Огонь в очаге погас, лишь вспыхивали временами ярко-красные угли. Его спутник примостился на возвышении, которое скорее всего заменяло здесь торь. Итжемес в своей жизни не проходил дальше порога, по привычке постелил себе у самой двери, хотя места в землянке было достаточно. Укрылся халатом и, прошептав: «О аллах, защити и помилуй!» — закрыл глаза.

Он проснулся на рассвете и вышел, потягиваясь, наружу. Показавшиеся ему вечером темными и страшными, кусты оказались светлыми и приветливыми. Омытые росой листья блестели. На краю котловины краснело солнце, будто кто-то бросил на ветку саксаула яркую шаль и забыл ее. Итжемес попытался определить, в какой стороне находится их аул, но не смог.

Утренняя свежесть взбодрила джигита, сон как рукой сняло. «Кто же все-таки мой спутник? Лег на торе — стало быть, посчастливее да познатнее меня. Хотя это не трудно, — горько усмехнулся Итжемес. — Ясное дело, меня послали с ним, чтобы я служил ему, готовил, убирал... А вдруг и он провинился в чем и потому его и спровадили сюда? »

— Биссмилля! — подбодрил сам себя Итжемес и шагнул в землянку.

Он покосился на торь. По подушке разметались золотистые косы! О господи! Это женщина! Женщина, о аллах! Как ошпаренный, Итжемес выскочил наружу, побежал, спотыкаясь, к колодцу. Лишь в полдень отважился он вернуться обратно. Подходя к землянке, он увидел, что из трубы вьется дымок.

Они прожили в землянке вдали от людей больше месяца. Поначалу Итжемес стеснялся, глаз не смел поднять, не заговаривал с женщиной, тем более что признал в ней русскую девушку из юрты ханши. Думал, что она не поймет его, откуда ей знать казахский язык?

Однажды ночью он никак не мог уснуть, ему все казалось, что девушка ворочается и стонет на своей постели. Сердце его заколотилось, как зайчонок: «Неужели знак мне подает? Господи, зачем ей жалкий батрак? Видать, я последнего разума лишился! Но какие у нее глаза! Как сияют! Что, если встать и подойти к ней? — мелькнула шальная мысль. — Ой, что это я? Вдруг она вынет нож; да пырнет? И права будет — не лезь всяк с ласками!»

Начались для Итжемеса бессонные ночи. Может быть, потому, что все смелее и пристальнее стал вглядываться в ее лицо. Как-то девушка стирала белье. Итжемес хотел, но не мог, не мог оторвать взгляд от ее грудей, колыхавшихся в такт движениям рук. Девушка откинула рукой прилипшие к влажному лбу волосы и спросила:

— Чего уставился?

Она говорила по-казахски, как настоящая казашка! Итжемес ничего не ответил, только рассмеялся от радости.

Ночью он не раз поднимал голову с подушки и все вглядывался в притаившийся на торе комочек. Затем отважился и потихоньку приблизился к торю, пошарил в темноте. Его рука нащупала круглое бедро. Итжемес почувствовал ожог в сердце. Девушка лежала к нему спиной и притворялась, что спит. Но он-то чувствовал, что она не спит, напряглась вся! Он лег рядом и положил руку ей на плечо, погладил, прижался, приник к ней всем телом.

— Ой, что вытворяет этот безродный? — прошептала она, высвободила плечо из-под его руки, но легла на спину...

На следующий день Итжемес проснулся в полдень. Рядом с ним было пусто. Его постель у двери выглядела сиротливо.

— О аллах, спасибо тебе за все! Спасибо за счастье, которое ты мне дал!

Так Итжемес и Мариам пришли к согласию.

Мариам не знала, откуда она родом. Ее родителей захватили в плен казахи и привезли в эти края, когда она еще не родилась. Отца потом продали в рабство, а беременную мать отвезли в подарок ханскому аулу.

Мать звали Марией, она была слаба здоровьем, все кашляла. Пока дочка была маленькой, Мария еще цеплялась за жизнь. Мечтала увидеть ее первые шаги. Ждала, когда малышка научится различать землю, небо, птиц, животных, станет хоть что-то понимать в жизни, а главное, запомнит, в какой стороне находится ее родина, чтобы потом когда-нибудь дойти до нее, передать поклон от матери. Обо всем этом Мариам узнала от добрых казахских женщин, которые жалели и уважали ее мать... Она, Мария, была гордой и свободолюбивой. Никак не могла свыкнуться с неволей. Когда мимо аула проезжали светловолосые синеглазые путники, она рвалась к ним, порывалась поговорить, повидаться с ними. Да разве в ханском ауле позволят какой-то рабыне делать то, что ей хочется! Когда приближался русский караван, ее запирали где-нибудь подальше. Бедняжка мучилась до самой смерти. Она умерла девять лет назад, едва дочке исполнилось восемь.

Мариам забыла русский язык. Боялась светловолосых синеглазых русских, как и все остальные женщины аула, пряталась в юрте для ханских рабынь, стоило показаться кому-нибудь из них. Она очень напугалась в день айта, когда ее нечаянно увидел русский мужчина. Он показался Мариям огромным и страшным...