Плейбой

Не знаю, что именно заставляет меня продолжать говорить, но рядом с Анной Андреевной мне почему-то впервые за долгое время стало спокойно, и язык будто зажил собственной жизнью: я рассказала ей абсолютно всё. Даже несмотря на то, что временами мне было стыдно продолжать, я не могла заставить себя замолчать, словно должна была в кои-то веки выговориться хоть кому-нибудь. Анна Андреевна не перебила меня ни разу; только иногда участливо гладила меня по коленке и возмущённо ахала. И когда я закончила свою невесёлую историю, то почувствовала, будто только что освободила душу от гадкой чёрной жижи, в которой тонула на протяжении последнего года.

Даже дышать стало легче.

А вот смотреть на женщину было немного страшновато, потому что каждый воспринимал мою ситуацию по-разному: кто-то жалел меня, кто-то говорил «так ей и надо», а кто-то просил не делать из этого драмы и не привлекать к себе итак избыточного внимания. Иногда — спасибо «друзьям» — я чувствовала себя какой-то извращённой пародией на Шурыгину, которая не так давно «прославилась» на весь мир, но в отличие от неё мне всего этого было не нужно. Я вообще раньше мало задумывалась о том, что со мной будет дальше — после школы и университета — когда окружающим не будет дела до того, где я отдыхала этим летом, или какого бренда мои вещи; их будет интересовать лишь мой опыт, мои умения и навыки, необходимые для выполнения служебных обязанностей.

Я не думала о будущем совершенно, и оно само подумало за меня.

— Ты слишком много на себя берёшь, — произносит женщина наконец. — Всё это случилось с ним гораздо раньше — задолго до того, как ты дала пинка его раздувшемуся эго и чувству вседозволенности. Быть может, подлила немного масла в огонь, оказавшись не в том месте не в то время, но уж точно не была катализатором. Если я правильно поняла, паренёк боялся своего отца, который не гнушался ни дешёвого пойла, ни битья беззащитных жены и ребёнка; страх рождает гнев — что с Сергеем и случилось — а гнев рождает насилие — что с Сергеем и случилось. И это необратимый процесс, если некому вовремя вмешаться. Так что перестань винить себя во всём этом дерьме, которое не имеет к тебе никакого отношения.

Её резковатые слова били по ушам, потому что я не привыкла к таким прямолинейным выражениям эмоций, но зато это было очень доходчиво.

— Может и так, но почему я чувствую себя так мерзко? — спрашиваю с отчаянием, потому что даже психолог, которому за сеансы были заплачены огромные деньги, так и не мог дать мне ответа на этот вопрос.

А он был мне очень нужен.

— И будешь чувствовать, пока не примиришься сама с собой, — хмурится Анна Андреевна. Даже в этом простом изгибе её бровей чувствуется внутренний стержень. — Ты должна принять себя, принять то, что с тобой случилось, пусть даже это было гадко. Твоя зажатость, мнительность, паранойя и неуверенность возникли от того, что ты не хочешь возвращаться в себя, стать снова той, кем ты была раньше. Ты не можешь быть никем, и твой разум создаёт альтернативную личность.

— Но это сложно, — вздыхаю и потираю лицо ладонями. — Я просто не уверена в том, жива ли ещё прежняя я, и есть ли мне к кому возвращаться. Вдруг у меня не выйдет?

— Чушь какая! — отмахивается Анна Андреевна так, будто я действительно сморозила глупость. — Только представь, сколько событий и перипетий должны были случиться с начала существования Вселенной, сколько переменных совпасть, чтобы ты стала такой, какая ты есть! А ты опускаешь руки и разводишь нюни из-за одного камешка, попавшего под ногу во время пути!

— Это скорее было похоже на столкновение Титаника с айсбергом, — не соглашаюсь.

— И ты что же, хочешь пойти на дно, как и он?

Вздрагиваю от её резкого прищура, проникающего в самую душу, но чувствую себя гораздо лучше, чем час назад; представляю на секунду, что означает слово «дно» в социальном смысле и содрогаюсь.

Я так совсем не хочу.

Женщина удовлетворённо кивает.

— Да, ты понимаешь, о чём я говорю. — Она резво поднимается на ноги, будто ей на самом деле двадцать, и вновь щёлкает чайник. — Мне пришлось вытаскивать свою семью из дерьма похлеще, когда мой сын и внуки потеряли жену и мать; тебя сломали, но ты всё ещё в состоянии что-то изменить, наказать обидчиков; мой сын уже ничего не может поменять, не может вернуть мать своим детям — вот где боль и безысходность.

Её слова бьют наотмашь не хуже пощёчин, но это было как-то по-хорошему — так бывает, когда вытаскиваешь занозу из пальца. Они отрезвляли, сбрасывали пелену отчаяния с глаз и давали крепкий пинок, мотивируя действовать.

— Но мне страшно.

— Помни, что я говорила о страхе — к чему он приводит. — Не терпящим возражений тоном отрезает Анна Андреевна. — Хочешь в конце концов стать такой же, как этот Сергей?!

Вздрагиваю от одной только мысли о том, чтобы быть на него похожей.

— Ни за что!