Плексус

Увлеченные игрой в карты, Мона и ее партнер на нас даже не взглянули. Оба откровенно веселились. Странное длинноволосое существо, очевидно, было двуполым: тонкие черные усики и красивая выпуклая грудь, вельветовые брюки с золотым галуном по шву. Экзотичное до кончиков ногтей. Время от времени они игриво покалывали друг друга тонкой иглой.

– Образцовая парочка, – отметил я. – В самый раз для Хеймаркета.

– Оставь это Кромвелю, – сказал Джордж Маршалл, – это все его проделки.

Не успел он произнести имя, как в дверь постучали.

– Он, – сказал Джордж Маршалл. – Легок на помине.

Дверь тихо, словно на скрытой пружине, открылась. Вошел человек с окровавленной повязкой на черепе. Нет, это был не Кромвель, это был Сумасшедший Шелдон. Я издал сдавленный крик и отключился.

Когда я очнулся, Шелдон сидел за столом и раздавал карты. Он снял повязку. Из маленького черного отверстия в затылке тоненьким ручейком била сбегавшая по воротнику и спине кровь.

Я вновь почувствовал приближение обморока. Ощутив мое замешательство, Джордж Маршалл вынул из нагрудного кармана небольшую стеклянную пробку и вставил ее в пулевое отверстие; исход крови остановился. А Шелдон принялся весело насвистывать. Это была польская колыбельная. Время от времени он обрывал мелодию, сплевывал на пол, после чего, чередуя свист с пением, возобновлял ее, напевая так мягко и нежно, словно был матерью, баюкающей на груди ребенка. Вдосталь попев и посвистев, поплевав во всех направлениях, Шелдон перешел на иврит, отбрасывая голову назад и вперед, подвывая, то и дело срываясь на фальцет, плач, молитву. В какой-то момент внезапно сменив регистр, разразился низким басом, от мощи которого задрожали стены. Так продолжалось довольно долго. Одним словом, Шелдон вел себя как одержимый. Неожиданно он запел в третьем регистре, и его голос приобрел особый металлический тембр, словно выкрикивался из легких, вымощенных тонким листовым железом. Теперь он оглашал своды пением на идиш, чередуя застольную мелодию с проклятиями и ругательствами: «Die Hutzulies, farbrent soln sei wern… Die Merder, geharget soln sei wern… Die Gonzlonem, unzinden soln sei sich…»[72] Скоро все заглушил пронзительный визг: «Fonie-ganef, a miese meshine of sei!»[73] Чуть позже, не переставая что-то выкрикивать с пеной у рта, он поднялся на ноги и бешено завертелся, подобно дервишу. «Cossaken! Cossaken!»[74] – повторял он снова и снова, стуча ногой в пол и изрыгая изо рта сгустки крови. Чуть замедлив движение, он сунул руку в задний карман брюк и вынул миниатюрный ножичек с перламутровой ручкой. И завертелся еще быстрее и быстрее, крича: «Cossaken! Hutzulies! Gozlonem! Merder! Fonie-ganelf!» – и коля себя ножом по всему телу – в руки, в ноги, в живот, в глаза, нос, уши, рот, пока не превратился в сплошную кровоточащую массу. Внезапно остановился, схватил обеих женщин за горло и принялся колотить их головами друг о друга – безостановочно, словно это были кокосовые орехи; затем расстегнул рубашку, поднял к губам полицейский свисток и засвистел так, что стены кухни содрогнулись, как в ознобе. Почти сразу же вслед за этим десять членов Общества Ксеркса ринулись через дверь на кухню, и, по мере того как они врывались внутрь, Шелдон косил их одного за другим из вдруг оказавшегося у него в руках автомата, истошно вопя: «А miese meshine of sei… Hutzulies, Gozlonem, Merder, Сossaken!»

Остались в живых и тяжело дышали только Джордж Маршалл и я. Парализованные, мы стояли, прижавшись спиной к стене, бессильно ожидая своей очереди. Перешагивая через трупы, как через стволы поваленных деревьев, Шелдон медленно приближался к нам, в правой руке держа наперевес оружие, а левой расстегивая ширинку.

– Молитесь, грязные псы! – ругался он по-польски. – Это ваш последний шанс помолиться. Молитесь, пока я буду ссать на вас, и да превратятся в кровавую жижу ваши гнилые сердца! Зовите на помощь вашего папу и вашу Пресвятую Марию! Зовите этого обманщика Иисуса Христа! Убийцы будут gescheissen[75]. Как вы воняете, грязные гои! Настал ваш последний пердеж!

И он обдал нас дымящейся красной мочой, въедающейся в кожу, как кислота. Едва закончив, он в упор выстрелил в Джорджа Маршалла, тело которого осело на пол, как мешок с дерьмом.

Я поднял руку, приготовившись крикнуть: «Не надо!» Но Шелдон уже стрелял. Падая, я заржал как лошадь. Я видел, как он поднял ногу и со всей силы ударил ботинком мне в лицо. Я скатился на бок. Я знал: это конец.

7