Я вполне откровенно признал, что не услышал ничего такого, что не знал бы или о чем не догадывался бы сам.
– Много раз я смутно чувствовал то, о чем вы сказали сейчас. Однако пока не вижу ясно всей картины. Продолжайте, пожалуйста, я внимательно слушаю.
– Объединяет нас то, – сказал Клод, – что оба мы ищем своих подлинных родителей. Вы спрашивали, где я родился. Я найденыш; мои родители оставили меня на чужом крыльце где-то в Бронксе. У меня такое подозрение, что они, кем бы ни были, выходцы из Азии. Может, из Монголии. Когда я заглядываю вам в глаза, я почти убежден в этом. В вас, несомненно, есть монгольская кровь. Кто-нибудь замечал это раньше?
Теперь и я посмотрел долгим взглядом на молодого человека, который говорил мне такое. Я охватил всего его взглядом, так выпиваешь залпом стакан воды, когда хочется пить.
Во всей этой монгольской истории было, конечно, больше символического, нежели генеалогического. Монголы были носителями тайных знаний. В некие отдаленные времена, когда мир был един и его подлинные правители предпочитали оставаться в безвестности, существовало вот это: «Мы монголы». (Странный язык? Монголы говорят только так.) Существовало нечто телесное, психологическое или, по крайней мере, физиогномическое, что было присуще всем принадлежавшим к этому странному клану. Их отличие от «остального человечества» заключалось в глазах. Дело было не в цвете глаз, не в разрезе, не во взгляде, но в их движении, в том, как они плавали в своих таинственных глазницах. Обычно они были как бы подернуты пеленой непроницаемости, но во время разговора пелена, слой за слоем, сходила, пока собеседнику не начинало казаться, что он смотрит в бездонную черную глубину.
Вглядываясь в Клода, я увидел две черные дыры в центре его глаз. Они были бездонны. Минуту или две мы сидели, не произнося ни слова. Мы не чувствовали ни замешательства, ни неловкости. Просто смотрели друг на друга, как две ящерицы. Монгольский взгляд взаимного узнавания.
Наконец я нарушил молчание. Сказал, что в нем есть одновременно что-то от Зверобоя и Дэниела Буна[120]. И чуточку от Навуходоносора! Он рассмеялся:
– Меня за многих принимали. Навахо считали, что во мне течет индейская кровь. Может быть, я еще и…
– Уверен, что в вас есть капля еврейской крови, – сказал я. – И Бронкс тут ни при чем! – добавил я.
– Меня воспитала еврейская семья, – сказал Клод. – До восьми лет я слышал только русскую речь да идиш. В десять я сбежал из дома.
– И где это – то, что вы называете домом?
– Это маленькая деревушка в Крыму, под Севастополем. Меня перевезли туда, когда мне было шесть месяцев. – Он секунду помолчал, потом начал было вспоминать детские годы, но остановился. – Когда я впервые услышал английский, – возобновил он свой рассказ, – я воспринял его как родной, хотя слышал его лишь в первые шесть месяцев жизни. Я моментально, почти инстинктивно научился английскому. Как вы можете заметить, я говорю без малейшего акцента. Китайский тоже дался мне легко, хотя не скажу, что владею им в совершенстве…
– Простите, – перебил я, – не скажете ли, сколькими языками вы владеете?
Он на мгновение задумался, словно подсчитывал в уме.
– Право, не могу ответить. Наверняка не меньше чем дюжиной. Тут нечем гордиться: у меня от природы способность к языкам. Кроме того, когда странствуешь по свету, это дается очень легко.
– Но
Он снисходительно улыбнулся:
– Не знаю, почему венгерский язык считают таким трудным. Языки некоторых индейских племен здесь, в Северной Америке, намного сложнее, я имею в виду – с чисто лингвистической точки зрения. Но никакой язык не будет труден, если живешь среди его носителей. Чтобы овладеть языком турок, венгров, арабов или навахо, нужно стать одним из них, только и всего.
– Но вы так молоды! Где было взять столько времени на?..