Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

   - А по моему отцовскому завещанию - не государь, - стоял на своём князь Юрий. - У Дмитрия Ивановича в духовной сказано: «А по грехам отымет Бог сына моего князя Василия, а кто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел».

Боярин на это молвил очень тихо и очень веско:

   - О тебе там не упомянуто, имени твоего не названо. Эх, если бы было имя, и спорить бы не о чем!

Так это у него вырвалось, будто в глубине души хотел добра Юрию. Да с чего?

Всеволож откланялся. А уходя, оставил противника с безысходно-удручающим словом:

   - Нет, князь Юрий, не на твоей стороне будет приговор третейского суда, ох, не на твоей!

Пыль уже рассеялась за удалившимся всадником, когда пришёл в себя, шлёпнул ладонью по лбу, пожалел, что сразу не оспорил витиеватые разглагольствования. Имени нет! А «кто будет под тем сын мой»? Это ли не выражение имени? Никто как Юрий «под тем сын»! Ах, крючкотвор!

Князь долго не мог заснуть: до полночи спорил в уме с боярином. Укрепился неотразимыми доводами, которым непременно сразит его на ханском суде.

Покинул баскака ни свет ни заря. От свежести - сна ни в одном глазу. А вокруг, куда ни глянь, - голая земля, жухлая трава, ни деревца, ни жилья, ни речки, ни ручейка. Дикое Поле - одно слово.

Жизнь, однако, кипела. Высоколетные, крыластые птицы парят, камнями падают наземь, взвиваются с добычей, ищут места для трапезы. И не назовёшь пространство безлюдным. Нет-нет да промелькнут на выносливых лохматых лошадях ордынские гонцы с колокольцами. Нет-нет да покажется конный разъезд, мелькнёт издали и исчезнет: не по зубам ему вооружённая встреча на равных. Разведка доложила, что и племянник покинул гостеприимный кров Мин-Булата. Движется в стороне от дяди.

Отдыхали на солонцах. Утренничали всухомятку, ибо не из чего было разжечь костров. Московляне не появлялись, вознамерились сохранять расстояние. Радовало, что солнце ещё не скупится на тепло и ветра не столь знобко пронизывают. На небо посмотришь - лето, на травы... уже осень.

А несколько дней спустя и трава стала получше. Появились отары овец, табуны коней. Асайка мотнул головой вдаль, на цепочку мазанок:

   - Сабанчи!

   - Что? - не понял князь.

   - Ордынские пахари.

На сей раз отдых был не простолюдинским - голова на седле, а господским - на кошме. Ели лепёшки, пили кумыс, слушали домовитое лопотанье хозяев.

С тех пор поселения стали чаще, крупнее, пути многолюднее. Однажды Асай торжественно объявил:

   - Скоро Кокорда. Выехали на прямую дорогу.

Дорога была торная, широкая, крытая дресвой[98], хорошо утоптанная. Её оживляли не только всадники, но и повозки с грузом.

   - Что везут? Откуда? - любопытничал князь.

   - С юга. И кое-что с востока, ибо переправа выше столицы, - со знанием дела пояснял Карачурин. - Из Тавриды ввозится глина. Сарайские мастера делают по тамошним образцам кружки, миски и прочее. Из Азии везут хлопок-сырец для ткачества.

   - Знаю, мастеров у великого хана много, - согласился князь.

   - В столице большие участки заняты мастерскими. А как же? - вошёл во вкус рассказчик Асай. - Кузнецы, кожевники, оружейники. А сколько фабрик изготовляют разные орудия для скотоводов и сабанчи! Здесь ты можешь купить, Гюргибек, бронзовые и медные сосуды, каких у нас нет. А кожа тончайшей выделки? А шерстяные ткани, не чета немецким?

   - Однако же немцы в Больших Сараях построили много зданий, - возразил Юрий Дмитрич.

Асайка вздохнул:

   - Они умеют из камня. Здесь нету дерева, а то бы строили русские.

   - И слава Богу, что нету дерева! - засмеялся князь.

Он заметно повеселел, приблизившись к цели своего путешествия.

Веселье перешло в радость, когда его отряд встретился с другим, меньшим, более нарядным. Одежды были не русские, лица тоже. Но впереди на гнедом коне ехал Каверга.

Старый знакомец крепко обнялся с князем.

   - Твой человек назвал время и место, где мы можем повстречаться.

Князь и великий темник поехали стремя в стремя.

Когда дорога резко пошла на спуск, Юрий Дмитрич невольно остановился: залюбовался широкой, золотой в утреннем солнце Волгой. В сторону от неё - голубая ветвь Ахтубы. А перед водной красотой - уйма кровель, как ракушек на берегу: и плоские, и горбатые, и башенные, и зубчатые. Между ними на беспорядочных улочках люди кишмя кишат. Лёгкая мгла вздымается над этим скопищем жизни. Слух улавливает необъятный шум, состоящий из мириадов звуков.

   - Более полутора веков живёт и процветает наш царственный город, - сказал Каверга. - Даже урочище близ него именуется Царёвы Воды. Я здесь родился и вырос.

Они спустились в подградье, миновали одно за другим отличные друг от друга жилища. Великий темник называл:

   - Черкесская слобода... Аланская... Русская...

Юрию Дмитричу захотелось угодить другу.

   - Хороша столица Синей Орды!

Каверга взъерепенился:

   - Почему Синей, князь? Синяя на востоке. Здесь, на западе, Белая. Мы - Белая Орда: Ак-Орду. Синяя - Кек-Орду.

   - Добро, добро, я запомню, - смиренно пообещал далёкий от этих тонкостей звенигородский владетель. И, чтобы переменить тему, спросил: - Куда едем? К великому хану?

Каверга рассмеялся: